Антони прервал негромкий и какой-то вкрадчивый стук в дверь. На пороге стоял Артур Джонсон, одетый, как всегда, в один из своих костюмов с металлическим отливом и в белоснежную рубашку, которая сделала бы честь рекламе стирального порошка. Он слегка откашлялся.
– Я очень извиняюсь за это вторжение, но вынужден побеспокоить вас по вопросу оплаты вашей арендной платы. Ваша первая, так сказать, плата приходится на завтрашний день.
– Ах да, конечно, – сказал Антони. – Чек вас устроит?
– Обязательно устроит, вне всякого сомнения.
Пока Антони пытался разыскать свою чековую книжку, похороненную где-то между «Приобретенными рефлексами» Соколова и «Влиянием удовольствия на поведение человека» Штайна, Артур Джонсон жеманно помахал перед ним маленькой красной арендной книжкой и коричневым конвертом, на котором, очень тщательно, с большим вниманием к деталям, было напечатано: Мистер Антони Джонсон, Комната № 2, д. 142, Тринити-роуд, Лондон, W15 6HD.
– Вас не затруднит в будущем класть каждую пятницу ваш чек в эту книжку, а книжку – в этот конверт? А я потом буду забирать конверт у вас. Или вы можете оставлять его на столике в холле.
Антони кивнул в знак согласия и подписал чек.
– Слава богу, что полиция перестала нас мучить.
– До меня они вообще еще не добрались, – заметил Антони.
– Ну, конечно, ведь любой нормальный человек прекрасно понимает, что убийца – этот мистер Котовски. Говорят, что он сейчас в Южной Америке и его собираются экстрадировать.
– Ну что за бред, – произнес Антони грубее, чем ему бы этого хотелось. – Я во всем этом очень сильно сомневаюсь. Я ни на йоту не верю, что это сделал именно Брайан.
На предыдущей неделе Артур был слишком взволнован, чтобы заметить, что два раза по утрам почту забирал кто-то из других жильцов. Однако начиная с субботы он вновь занял свой постоянный пост у окна гостиной, чтобы видеть, как почтальон поворачивает из-за угла Камера-стрит, и успеть спуститься вниз к тому моменту, как он подойдет к их дверям. Женщина больше писать не будет. Она уже дважды получила по носу и больше рисковать не станет. Прошли вторник 19 ноября и среда 20 ноября. Это были критические дни, но пришло только письмо от матери Антони Джонсона из Йорка. Артур чувствовал себя гораздо спокойнее и расслабленнее, чем за все то время, которое прошло с 5 ноября. И хотя он с горечью заметил, что за последнюю неделю дважды свет из комнаты № 2 не освещал внутренний дворик по вечерам, но причины отсутствия Антони его радовали. Почти ничего из происходящего не проходило мимо Артура. Он видел, как темнокожая женщина приходила к ним в дом вместе со своим ребенком. Он видел, как она приходила одна. Иногда Артур наблюдал за тем, как тени от их силуэтов падали на зеленоватые плиты двора. И теперь, когда он увидел Антони Джонсона, готового к выходу с бутылкой вина под мышкой, Артур уже знал, куда он направляется. Хотя Артуру и не нравилась сама идея того, что светловолосый англичанин увлекся темнокожей женщиной, он понимал, что это отвлечет внимание Антони Джонсона от Бристоля.
Пятница, 22 ноября, выдалась холодной и сырой. Артур видел, как Антони Джонсон вышел из дома в половине девятого. Уинстон ушел через пять минут после него. Потом появилась Ли-Ли Чан. Она стояла у ворот дома под зонтом в форме пагоды и внимательно рассматривала машины, поворачивающие с Магдален-хилл на Тринити-роуд. Затем входная дверь захлопнулась с шумом, который бы сделал честь самому Дину, и Артур услышал, как платформы Ли-Ли Чан прогремели по ступеням. Артур отпер дверь и оставил ее закрытой на щеколду.
Девушка говорила по телефону.
– Ты сказал, что заберешь меня в восемь тридцать. Ты что, проспал? А почему ты не купишь себе будильник? Ах, ты бы не проспал, если бы я спала рядом? – Услышав такое, Артур поцокал языком. – Может быть, и дождешься, а может, и нет. Ну, конечно, я люблю тебя. А теперь приезжай поскорее, пока меня не вышвырнули с работы.
Без пяти девять за ней приехала машина – на этот раз это был старый, потрепанный фургончик. Артур спустился, чтобы забрать почту. На коврике ничего не оказалось, так что почтальон, по-видимому, еще не появлялся. Но, обернувшись, он увидел, что на столике, который вчера был совсем пустым, если не считать скидочных ваучеров, лежит пачка конвертов. Почтальон, должно быть, появился раньше, в то время, когда он подслушивал разговор Ли-Ли Чан. И китаянка сама положила почту на столик. Артуру прислали его новую кредитную карточку из «Барклайз», два письма были адресованы Уинстону Мервину – и, совершенно невероятно, на столике лежал конверт цвета лаванды со штампом Бристоль. Х. написала еще раз. Она что, никогда не остановится? Артур держал конверт кончиками пальцев на вытянутых руках, как будто тот вот-вот взорвется. Что же, он уже решил, что ни одно письмо из Бристоля не должно дойти до Антони Джонсона, и от своего решения не откажется. Лучше уж сразу сжечь это письмо, так же, как он сжег предыдущие. И тем не менее… Артур почувствовал страх. Неизвестно, заметила ли конверт Ли-Ли, которая подняла почту с коврика. И как он может узнать это наверняка? Если Антони Джонсон, не получающий писем вот уже третью неделю, начнет расспрашивать жильцов – так, как, в сущности, посоветовала ему Х., хотя он об этом и не знал, – тогда Ли-Ли может все вспомнить.
Артур опять открыл конверт с помощью пара.
Милый Тони, что я тебе сделала? Почему ты отказался от меня, ничего не объяснив? Ты ведь сам умолял, чтобы я приняла решение и сразу же сообщила тебе о нем. Я сообщила тебе во вторник. Я написала тебе, что готова уйти от Роджера и переехать к тебе, как только ты меня позовешь. Это было 5 ноября, а сейчас уже 21-е. Пожалуйста, скажи мне, что я сделала не так. Это что, потому что я написала тебе, что не могу обещать тебе вечной любви? Видит бог, я уже тысячу раз пожалела, что написала эти слова. Или все это из-за того, что я еще ничего не сказала Роджеру? Поверь мне, я бы все ему рассказала, как только услышала бы твое согласие. Мне кажется, что я тебя потеряла. И тогда, когда я начинаю думать рационально, мне приходит в голову, что я тебя больше никогда не увижу. Тони, ты бы пожалел меня, если бы узнал, какое черное отчаяние я испытываю. Мне все время кажется, что я не доживу до следующего дня. Я бы даже приехала к тебе сама, если бы не боялась так твоего гнева. Ты сказал, что на свете есть и другие женщины. Мне страшно, что если я приеду, то найду тебя с другой женщиной. Это меня убьет. Ты ведь говорил мне, что я единственная женщина, к которой ты испытываешь какие-то чувства кроме желания дружить или уложить в постель. Ты говорил мне, что раньше думал, что «любить » – это такое старомодное и бессмысленное слово, но теперь ты понял, что это слово значит, потому что любишь меня. Я не верю, что такие чувства могут исчезнуть только потому, что я умудрилась написать бестактные вещи в своем первом письме. Кому нужна была эта откровенность? Роджер в командировке в Шотландии. Он проведет там не меньше двух недель и хотел, чтобы я поехала с ним, только мне не удается освободиться раньше чем к следующей среде. Тони, пока я здесь одна, пожалуйста, позвони мне на домашний телефон. В любое время, в выходные – я совсем никуда не буду выходить – или на следующей неделе. Я тебя умоляю. Если я хоть что-то значила для тебя в прошлом, если мы что-то значили друг для друга, я умоляю тебя позвонить. Даже если ты изменил свое отношение – я хочу услышать это от тебя. Не будь жестоким и не заставляй меня ждать у телефона все выходные. Я смогу – мне кажется – перенести, если ты скажешь, что все кончено. Я не могу переносить это ужасное молчание. Но, Тони, если ты не позвонишь, а я не могу исключить такую возможность полностью, больше я тебе никогда не напишу. Не знаю, что буду делать, но те крохи гордости, которые у меня еще остались, не позволят мне продолжать безрезультатно бросаться в твои объятья. Поэтому, что бы ни случилось, это письмо – последнее. Х.
