– С какой невестой?
– У тебя их что, несколько? – Она испугалась, что сейчас заплачет.
– Одна. Ты.
– Вадим, – она все-таки заплакала, – ко мне на улице подошла девушка и сказала, что она твоя невеста. И она знала, как меня зовут. И что у меня… сложные обстоятельства. Откуда?
– Слава богу! – Он уселся на стул возле обеденного стола. – А я понять не мог, откуда эти кретины узнали, где живет моя тетка! От нее, не иначе. – Он так обрадовался, увидев Наташу, что ничто теперь не могло испортить ему настроение. – Это моя соседка. У нее хобби такое – все про всех знать. Целыми днями у окна торчит. А если лифт хлопает, бежит к глазку, даже не стесняется. Не могла она тебя пропустить, никак не могла. И догадалась про обстоятельства, мы же через чердак уходили. И по имени я тебя тогда называл. Она стерва, но не дура.
Он подвинул к себе трехлитровую банку с помидорами, которую Наташа достала из подпола, понюхал содержимое, по-хозяйски пошарил в пузатом буфете, нашел ложку, тарелку, вытащил себе помидор, откусил и похвалил:
– Вкусно!
– Ты ее знакомил с тетей? – ревниво спросила Наташа.
– Нет, конечно. Я что, с ума сошел? Говорю же тебе, у нее страсть такая – все знать. Наверняка у кого-нибудь выспросила.
– Она в тебя влюблена?
– Вряд ли. У нее другие запросы. Если бы она в меня была влюблена, мне бы пришлось давно квартиру поменять. А я не хочу. Я хочу дома жить. С тобой. Можно еще помидорчик взять?
– Можно, – кивнула Наташа.
Но Вадим не стал брать помидор, он встал, шагнул к ней и прижал ее к себе. Сильно, но Наташа боялась пошевелиться, чтобы он ее не отпустил.
– Ты – моя судьба, – тихо сказал он и поцеловал заплаканные глаза, а потом волосы. Целовал и все не мог остановиться.
– Как ты меня нашел? – спросила Наташа, подкладывая ему очередной соленый помидор.
– Сама же сказала, что тетка в Стасове умерла, – удивился он. – А остальное – дело техники. Язык до Киева доведет.
Он улыбнулся и поцеловал тонкие пальцы, взяв ее руку в свои.
– А ничего живут сельские доктора! – кивнул он на огромный телевизор. – Тыщ сто, не меньше.
– Ничего, – согласилась Наташа.
Она догадывалась, откуда здесь огромная плазменная панель. От Петра Михайловича Сапрыкина. От дяди Николая.
Телефон заиграл неожиданно, и Наташа опять испугалась неизвестно отчего. Что-то она стала очень пугливой.
– У меня сногсшибательные новости, – не здороваясь, объявила Юля.
– Ну давай, – вздохнула Наташа. Вряд ли Юлины новости покажутся ей сногсшибательными.
– Ну даю, – засмеялась подруга, – Петр уволил Марину.
– Что?!
– Вот тебе и что! – удовлетворенно сказала Юля. – Будешь еще ехидничать? Я сегодня на работу вышла. Должна была к понедельнику Петру отчет подготовить, но не подготовила. Он ведь появиться-то должен был в среду, не раньше, а к среде я бы все точно сделала. Пришлось сегодня выйти. Сижу себе, работаю, вдруг заявляется Марина. Меня увидела, прямо в лице изменилась, так ей это не понравилось. И вся какая-то дерганая, лицо в красных пятнах, ужас. Закрылась у себя, даже кофе заварить ни разу не вышла. Часа через два только из кабинета показалась, в туалет направилась, не иначе. Короче, я моментом воспользовалась и у нее на столе нашла заявление. Уже подписанное. А в принтере приказ. Уволить по собственному желанию. Ну как тебе новость?
– Черт-те что. А почему ты думаешь, что Петр ее уволил? Может, она сама другую работу нашла?
– Как же! Сама она с такого тепленького местечка уйдет! У нее оклад знаешь какой? Нам с тобой и не снился. Нет, Наташ, он ее уволил. Точно. Узнать бы только, за что. А пришла она за вещами своими, видно, не хотела, чтобы кто-нибудь видел, как она уходит, и ненужные вопросы задавал.
– Да… – признала Наташа, – новости сногсшибательные.
– Не новости, а новость, – поправила Юля, – потому что есть еще одна. Еще сногсшибательней.
– Ну давай, – теперь уже попросила Наташа.
– Выдрин убил Озерцова!
– Что?!
– Класс! Да? – засмеялась подруга. – В общем, возвращается Марина, на меня еще зыркнула так, видно, поняла, что я в кабинет наведалась, а тут звонок. У нас ведь городской общий, у нее и у меня. Я беру трубку как ни в чем не бывало и говорю – вас, Марина Петровна. Она послушала, потом ахнула и вопросы стала задавать, на меня уже никакого внимания. В общем, звонила какая-то их подруга. Они там все подруги – Марина, Александрина, мамаша Озерцова. Короче, Выдрин Озерцова сшиб. Вроде как подрезал. То есть ДТП устроил. Только, бедняга, не знал, что там на дороге камера висела. Теперь будет долго об этом жалеть. У Борьки мать-то, оказывается, в мэрии работает. Представляешь? С такими связями она нашего Толика надолго посадит.
– Господи! – ахнула Наташа. – А ты точно знаешь, что это Выдрин?
– Они уверены. Вряд ли камера ошиблась. Только за каким чертом Выдрину какой-то Озерцов сдался?
– Он его шантажировал, – проговорилась Наташа.
– Да-а? А ты откуда знаешь?
– Слышала разговор, – соврала Наташа, – Озерцов с приятелем беседовал. Борька Выдрина с какой-то женщиной увидел, когда не надо. Просил тысячу зеленых, и Выдрин заплатил.
– Это за какую же бабу Толик деньги платить будет? А тем более убивать? – не поверила Юля. – Разве что за Александрину…
– Юль, ты с ума сошла? На кой черт он Александрине?
– Тоже верно. Ума не приложу… – задумалась подруга, – Наташа! Наверняка Выдрин аферу с налоговой организовал, а когда сорвалось, на Борьке отыгрался! От злости.
– Да нет, это вряд ли. Он что, совсем уж ненормальный?
– Нормальный не будет у Петра фирму оттяпывать. Ладно, если что узнаешь, позвони.
– Ты тоже.
Наташа закрыла телефон, покрутила его в руке и набрала недавно занесенный номер.
– Макс, почему ты сказал, что этого не может быть? Чтобы наш директор Борьку убил?
Она выслушала ответ и в раздумье походила по комнате. Петр Михайлович рано утром, почти ночью, вызвал Озерцова на лестничную клетку, накостылял ему не много и не мало и велел передать дружку, то есть Максиму, что убьет их не задумываясь, если они приблизятся к его домочадцам ближе чем на километр.
Тут ей стало так радостно, что она засмеялась неизвестно чему, подсела к Вадиму, развалившемуся на старом удобном диване с книжкой – как ни странно, с дамским детективом, и прижала к себе его голову.
Александрина успешно старалась занять день домашними хлопотами. Все, что можно, перестирала, испекла для Сережи сладкий пирог, разобрала один из огромных встроенных шкафов и к вечеру, вернее, уже к ночи так устала, что даже печальные мысли об одинокой безрадостной жизни, казалось, отступили. Во всяком случае, слезы уже не лились сплошным потоком, как утром, она даже решила, что выплакала свое горе. Бабушка когда-то так говорила – выплакать горе.
