Астрид ждет, когда застучат клавиши. Секунду-другую стоит тишина. Ага, застучали.
Она смотрит, как солнце пробивается сквозь листву у нее над головой, этот как миф про Икара, который полетел на крыльях, сделанных его отцом, и воск расплавился, когда он подлетел слишком близко к солнцу. Астрид подумала, если бы он смастерил крылья для дочери, она наверняка знала бы, как с ними обращаться. Правда, тут важно, сколько лет было (бы) девочке; например, если бы столько, сколько Астрид, — то все в порядке. Для девочки помладше это слишком опасное дело, просто не по плечу; а взрослая девушка волновалась бы, что люди будут заглядывать ей под юбку, а макияж от жары потечет.
Еще Астрид откуда-то знала — наверное, от Магнуса узнала, — что человеку достаточно неотрывно глядеть на солнце двадцать восемь секунд, чтобы ослепнуть. Интересно, каково это, быть слепой? Уже не пойдешь в театр или в кино. Какой смысл. Телевизор будет все равно что радио. Она закрывает глаза. Интересно, как слепые понимают, что настало утро, если они не могут увидеть, что на улице рассвело? Если они не различают свет и тьму, из смены которых и состоит день?
Она думает, интересно, что случится, если она вот сейчас встанет и будет смотреть прямо на солнце двадцать восемь секунд.
Ее глаза расплавятся.
Понаедут врачи, скорая помощь и т. п.
Астрид шагает в пятно ослепительного света между двумя деревьями. Открывает глаза и смотрит прямо в небо. Раз, считает она. Даже одна секунда — ужасно много. Она крепко зажмуривается. Под веками мельтешат молнии. Она открывает глаза — и не видит ничего, кроме солнца, большого ярко-оранжевого диска. Она снова зажмуривается. Внешний мир отображается у нее под веками, как снимок «изнутри». Который потом наклыдывается на реальный мир — стоит ей открыть глаза. Вот было бы офигенно снимать фотографии собственными глазами! А если бы она так умела, да еще имела бы крылья, ну как в мифе про Икара, она бы занялась аэрофотосъемкой. Она бы парила надо всеми как в вертолете. Окончательно убедилась бы в убожестве этой деревушки. И эти могучие деревья превратились бы в жалкие травинки. Их отстойный дом легко уместился бы на ее ладони. Она промчалась бы над школой во мгновение ока. Все, кто сейчас сидит в классе и зубрит французский, спортплощадка, улицы вокруг школы — все стало бы таким игрушечным, меньше ее ладони, и становилось все меньше и меньше, по мере того как она поднималась бы ввысь.
В саду дико жарко. Астрид идет обратно к дому. Вон там ее комната. Вот бы влететь в нее через окно! Тогда бы ей больше не пришлось ступать по мерзкому ковру. Тогда она постоянно держалась бы чуть над землей. Сейчас она подлетела бы к окну Магнуса и заглянула за штору. (Магнус Смарт. Магнус Беренски. Ему до лампочки. Почему мне должно быть не все равно, если ему на меня насрать, как-то сказал он. Но Магнус его помнит. Он посадил меня на плечи, и мы гуляли по берегу. Он разрешал мне класть сахар ему в чай.) Шторы у Магнуса всегда задернуты. Он совсем перестал мыться. Как правило, встает не раньше двух и спускается вниз лишь затем, чтобы принести на кухню грязные тарелки, вечером взять тарелку с ужином и снова подняться и запереться в комнате. Мама и Майкл уже теряют терпение. Но, хотя они и бесятся из-за этого, ему все сходит с рук. С другой стороны — как назло, просто беда, — когда Астрид захотела унести ужин к себе в комнату, они закатили ей дикий скандал.
Джипа уже нет перед домом. На подъездной дорожке только видавшая виды белая машина. На кухне никого. Телевизор в гостиной работает вхолостую. В новостях сообщили, что пропал человек; и что полиция обнаружила тело. Астрид стелет на кресло сегодняшние газеты и садится, зажав руки между коленями, стараясь не касаться подлокотников. Дикторы и всякие люди, у которых берут интервью, продолжают талдычить про пропавшего мужчину и найденное тело, но никто не говорит, что тело и личность пропавшего как-то связаны, хотя именно это они все и имеют в виду. Еше все говорят про войну. Появляется премьер-министр в окружении восторженных американцев, жмет руки каким-то мужчинам в костюмах. После новостей какая-то тетка в телестудии целую вечность рассказывает о метаморфозах ее стула с тех пор, как она стала принимать пищу в новых комбинациях. Какашки всем на загляденье, говорит ведущая. Зал смеется. Вот он, юношеский задор. Потом в студию позвонил мужчина и сообщил, что пьет свою мочу. Гости студии обсуждают, улучшится ли здоровье, если пить собственную мочу. Астрид думает, хорошо, что Майкл не смотрит, его бы наверняка захватила эта идея, и он заставил бы их попробовать.
Тут у них всего тридцать каналов, и большинство — отстой. Типичный отстой. На другом канале крутят музыку 80-х. Что ж, можно посмотреть — слава богу, сейчас их нет, и не надо слушать пургу про «время, когда музыка была неотделима от политики», или наблюдать дебильные танцы. На экране идет клип про девушку, которая сидит в кафе с чашкой кофе и читает комикс, и тот вдруг оживает, и она как бы становится его участницей. Парень из картинки подмигивает ей и протягивает руку прямо из комикса в реальный мир, она тоже протягивает ему руку и попадает внутрь, становясь нарисованной, как и он, а в реальном мире хозяйка кафе не может понять, куда подевалась девушка, злится, что та не расплатилась за кофе, и с досады мнет журнал и бросает в мусорную корзину, а в мире комикса это означает катастрофу, откуда ни возьмись появляются бандиты с битами и начинают все крушить. Тогда парень разрывает свой мир (он ведь сделан из бумаги), чтобы девушка могла вырваться через дыру в свой, всамделишный мир. Хозяйка кафе обнаруживает девушку — снова реальную — на мусорной корзине позади прилавка. Та хватает журнал, который лежал смятый в корзине, выбегает из кафе, пулей несется домой и пытается у себя в комнате разгладить страницы. В конце клипа парень из комикса (он же — солист самой группы) пытается прорваться к ней в реальный мир, чтобы тоже стать реальным, а не нарисованным.
[5]
Астрид идет на кухню и ломает батон хлеба пополам, не желая прикасаться ни к какому ножу, ни за что. Она вынимает мякиш прямо пальцами и жадно жует. Возвращаясь в гостиную, она натягивает ворот футболки на рот и дышит на ткань, потом нюхает то место, куда подышала. Запах ужасно приятный. Она думает, наверное, таким был бы ее вкус, таким сладко-теплым, если бы она сама или кто-то другой мог ее попробовать. А вдруг она отвратительная на вкус? Она думает об этом, пока идут еще два клипа, потом выключает телевизор.
Она вставляет в камеру батарейку и проверяет, как она работает. Засовывает зарядное устройство со второй батарейкой обратно за жуткую коллекцию мистических детективов на самой низкой полке книжного шкафа. Она прислушивается, но Магнуса нет, в коридоре ни звука. Она выходит из дома через парадную дверь. Мама с Майклом любят повторять, как восхитительно жить в деревне, где людям можно доверять, можно не закрывать машину и дверь в дом и даже оставлять ее нараспашку. Астрид проверяет, как следует ли она закрыла дверь. Если кто-то захочет ограбить дом, пусть заходят через французские окна, тогда виновата будет мама. А зарядное устройство воры найдут только в том случае, если придут специально, чтобы спереть все собрание сочинений Агаты Кристи, вот был бы воистину «ироничный детектив».
