Ей страшно влетит.
Камера стоила кучу денег.
Они все время говорили о том, как дорого она стоит. Словно гордились этим.
«Сони», цифровая.
Там были сегодняшние кадры; например, цветы в поле.
И как Амбер идет по полю, с бело-золотым нимбом над головой.
И как они ездили позавчера в Норвич, и кадры того, что произошло у «Дворца карри».
И зачем теперь она, Астрид, нужна Амбер, раз она не может снимать важные вещи?
Кассеты с восходами остались на прикроватном столике. Но она перестала снимать с тех пор, как у них появилась Амбер. А если она проснется завтра утром и ей снова захочется снимать?
Надо будет заставить Амбер заплатить за камеру.
Как это ни досадно, на мостике не установлено видеокамер.
У нее нет свидетелей.
Астрид ничего не докажет.
Всю дорогу домой она не смотрит на Амбер и не разговаривает с ней. Амбер не замечает. Идет, насвистывая, руки в карманах. Астрид плетется следом за ней по другой стороне дороги, уперев взгляд в землю под сандалиями. Но Амбер не замечает, или замечает, но ей наплевать.
Когда они приходят домой, Астрид поднимается к себе, запирается изнутри и вдруг ловит собственное отражение в зеркале, у нее совершенно белое лицо, Астрид даже останавливается, чтобы снова взглянуть в зеркало. Ей становится ужасно смешно, ее лицо в зеркале такое маленькое, бледное, злющее! Ей ужасно смешно, что вот это и есть она.
Она вглядывается в себя.
Та часть ее личности, которой смешно, словно стоит в стороне и наблюдает. Эта личность абсолютно спокойна, словно самостоятельная, иная она.
Астрид сидит, отвернувшись от зеркала, изо всех сил стараясь не дать остынуть гневу.
Два дня спустя Амбер спросила у Астрид, может ли она дать ей свой блокнот и фломастер.
Астрид кивнула. И буркнула нечто утвердительное. Она все еще «не разговаривает» с Амбер.
Амбер лежит в тени на траве, что-то рисуя фломастером Астрид в ее же блокноте.
Немного погодя Астрид подходит и садится в сторонке. Потом подвигается ближе.
Амбер отлично рисует, и очень быстро. Сейчас она нарисовала маленькую девочку. Девочка сидит за школьной партой, на противоположной стене старая школьная доска, у которой стоит старомодного вида училка. Девочка тоже рисует на листе, прикрепленном к мольберту. Сверху на листе надпись: Мамочка, такими детскими буквами, а сама картинка — точь-в-точь, как дети рисуют свою маму: палка-палка-огуречик, смешные ножки-прутики, разные глаза, рот запятой.
Амбер показывает рисунок Астрид.
Потом она вырывает листок, переворачивает его и прикрывает локтем, как делают дети, когда не хотят, чтобы у них списывали, и делает новый рисунок.
Заканчивает — и протягивает Астрид.
Это сценка у ворот школы (на них даже есть вывеска: ШКОЛА); три мамы поджидают своих чад. Две из них женщины как женщины. А третья — точная копия «мамочки» с картинки девочки на первом рисунке. Она стоит рядом с «настоящими» мамашами, вся сикось-накось, волосы ежиком, глаза разные, рот дурацкой закорюкой, руки-палочки торчат в стороны, т. е. когда мамаша на самом деле выглядит как нарисованная в жизни — это чистый прикол.
Ничего смешнее Астрид в жизни не видела. Она смеется и не может остановиться. Ей смешно от самой мысли, что мама-каляка может выглядеть так же и «в жизни»! Это так смешно и так глупо, что Астрид смеется, пока у нее не начинают течь слезы. Слезы текут у нее по лицу по обеим щекам, холодными ручейками пробегают за ушами и падают в траву. Амбер тоже смеется, лежа на спине, от всей души. Они обе катаются по траве хохоча без остановки.
— Прекрасная иллюстрация сравнения, — изрекает Майкл, взглянув из-за ее плеча на рисунок (когда Астрид показывает его Магнусу).
— Очень смешно, — говорит Магнус. Он лежит на диване, уставясь в потолок. (Он почти пришел в норму, снова начал разговаривать, даже ванну принимает, все такое. Правда, вокруг глаз у него до сих пор черные круги, словно кто-то нарисовал их фломастером.)
— Это Амбер нарисовала? — спросила мама. — Замечательно. У нее явный талант.
О да. Астрид тоже так думает. Прошло уже много времени, а бывает, что она вдруг рассмеется ни с того ни с сего, неважно, где и чем занимается.
Часто она вспоминает про это ночью и ничего не может поделать — снова хохочет как заведенная, юмор, заключенный в рисунке, проникает в тебя настолько глубоко, до самых печенок, что кажется, твои внутренности плавятся или что в тебя вселился «чужой», которому ничего не нужно — только хохотать у тебя внутри, и через много-много дней, когда сами рисунки уже потерялись, или их куда-то сунули, или выбросила Катрина-Чистюля, Астрид продолжает безудержно смеяться при одном воспоминании, боже, до чего смешно, до чего прикольная идея: стоит такая дебильная мамаша вместе другими у школьных ворот, словно сойдя с дурацкой детской каляки прямо в реальный мир, ну как будто изображение, созданное ребенком, и есть самое точное и правдоподобное.
— Астрид, — обращается к ней мама как-то душно — жарким вечером, когда Майкл приготовил на ужин нечто «изумительное» и в результате в салате оказались мелко нарезанные несъедобные цветы. — Ты должна снять на видео всю компанию. Такой прекрасный вечер после прекрасного дня, у нас такой прекрасный ужин, это надо запечатлеть. Сходи за своей камерой.
Астрид не реагирует.
— Астрид, — говорит мама. — Иди же!
Астрид смотрит в тарелку.
— Иди же, — говорит мама. — Принеси камеру.
— Нет, — говорит Астрид.
— Как — нет? — говорит мама.
— Я не могу, — говорит Астрид.
— Что значит — не могу?
— Я ее потеряла.
— Что?!
Астрид повторяет:
— Я ее потеряла.
— Где же, Астрид, ты потеряла камеру? — спрашивает Майкл.
— Если бы я это знала, то уже нашла бы, так?
Амбер смеется.
— Астрид, кончай дурить, — говорит мама.
Астрид морщится, глядя на цветочную кучку у края тарелки.
— Но как это произошло, скажи на милость? — спрашивает Майкл.
— Астрид, она стоила две тысячи фунтов, ты же знаешь, — говорит мама, но скорее вкрадчиво, а не грозно — ведь за столом Амбер и им хочется выглядеть перед ней идеальными родителями, даже Еве.
— Когда это случилось? — продолжает Майкл. — Ты заявила в полицию?
— Астрид, господи, — говорит мама. — Это же твоя камера!
— Вообще-то, — вступает Амбер, она тянется к корзинке с хлебом, — ругать надо меня. Меня раздражало, что она вечно таскает ее с собой, вот я и бросила ее с мостика над дорогой.
