— Нету такого слова — «малорадикальна».
— Послушай, я что хочу сказать. Вот представился тебе случай придумать для себя другую жизнь — а ты?
— То есть что значит «придумать»? Я ничего не придумываю.
— Ты могла бы стать кем угодно, буквально всем на свете! Хоть этой, как ее… суперменшей! Работать на военную разведку, выполнять спецзадания правительства…
— Как! Подозревать, что я лгу?
— Могла бы сделаться воровкой-форточницей, сбежать из дому следом за бродячим цирком, учить слонов балансировать на шаре или же, я не знаю, втереться в круг богачей и знаменитостей, помочь Ким Бейсингер разобраться с ее проблемами! Вызволить из-за решетки того мужика с телевидения и сдать его в нарколечебницу…
— Какого мужика? — сказала я.
— Не знаю, как его фамилия — который угодил в тюрьму, он еще вел программу с той тощей девицей…
— Какой девицей?
— Ну, ту программу, от которой меня воротит, — сказал ты. — Не важно. Суть в другом. Ты могла бы стать миротворицей, видным деятелем по линии ООН! Или врачом, разрабатывать вакцину против коровьего бешенства, покуда оно нас всех не выкосило к чертовой матери! Но нет. Супруг, изволите ли видеть! Трое деток. Плюс свекровь, в довершение картины.
— Это точно, — сказала я. — С Элейн — форменное наказание.
— Кто такая Элейн?
— Свекровь же, — сказала я. — То есть что она наговаривает про меня Эру — это уму непостижимо!
— Кому-кому?
— Эру. Сокращенное от «Эрика».
Ты хлопнул обеими руками по одеялу и выругался.
— Нет, еще немного, и я за себя не ручаюсь!
— Я тоже, если она не прекратит врать ему, будто я — тайная алкоголичка, сижу целыми днями и напиваюсь в одиночку. Уверена, по вечерам, когда меня там нет, она звонит и накручивает его. Наверняка наплела, будто у меня кто-то есть. Добивается, чтобы он забрал детей и ушел. Эр, кстати, разумеется, никогда ничему такому не поверит.
— Разумеется, — сказал ты. — Потому что доверяет тебе, правильно?
— Ну, не хочу зря хвастать, но мы действительно очень хорошо друг друга знаем. Да, так я в прошлый раз гляжу на графин с виски, а потом — клянусь, это была не пыль — по внешней стороне идет тоненький меловой ободок, ты понял? Отмечает уровень содержимого! И потом, берешь трубку, а в телефоне, знаешь, легкий щелчок…
— Какой бывает, когда тебя кто-то подслушивает, да? Ты про такой щелчок?
— Именно! — сказала я. — Так что суди сам, что это за особа! Она меня сразу невзлюбила. С первого же дня, как мы поженились.
— Не понимаю даже, как меня занесло к тебе в постель, — сказал ты. — Такое выдаешь убожество, какого свет не видывал!
— А вот и видывал. Все это правда. Ты знаешь, я никогда не вру.
— И где же, по мнению Эрика, Бена с Амандой, а также Джонатана и Элейн, ты, например, находишься в данную минуту? — сказал ты. — Где, по их мнению, бываешь каждый вечер и каждый уик-энд, на Рождество, на Пасху и во время отпуска?
— Я — современная женщина. Занятой человек. Они сознают, что у меня должна быть своя жизнь.
— Мне тут закралась в голову одна мыслишка, — сказал ты.
— Что такое?
— Этот твой Эрик. Он какой из себя?
— А что?
— Не будь такой подозрительной! Ну, скажем, носит он усики?
— Кто, мой Эр? И не думает!
— Все правильно, — сказал ты. — И мой не носит. А лысинка намечается? И брюшко?
— Ничего похожего! Мой Эр сейчас в самом расцвете!
— Я так и знал, — сказал ты.
— Что ты знал? И как понимать это «мой тоже не носит»?
— Я вынужден сообщить тебе кое-что, — сказал ты.
— Ну?
— У меня роман на стороне.
— Неправда!
— С мужчиной по имени Эрик, — сказал ты. — И, судя по твоему описанию, я уверен, что это тот же самый Эрик.
— Мой Эрик?
— Но он ведь и мой, — сказал ты.
— Нет уж, дудки! — сказала я.
— Мы с Риком знакомы с детских лет, — сказал ты. — Ходили в одну школу. Помню, как он любил математику.
Мы вместе росли, потом наши пути разошлись. Он теперь семейный человек.
— Присвоить мою другую жизнь? Даже не надейся!
— Мы с ним встречаемся в дневное время, когда его жена думает, что он на работе. Элейн, матушка его, — совсем уже, поди, состарилась! — дружила с моей мамой, выйдут, бывало, покурить, и ну точить друг с другом лясы у задней двери дома в нашем муниципальном микрорайоне…
— Ага! Вот! Мой Эр вырос не на муниципальных задворках, — сказала я.
— Об этом Рик никогда не скажет правды, слишком стыдится тех условий, в которых мы росли. У него все в жизни держится на ниточке, кругом сплошной обман.
— В каком смысле?
— Ну взять хотя бы его жену, — сказал ты.
— А что жена?
— Тревожно мне за нее. Муж с кем-то крутит любовь. Женщина день-деньской либо пьянствует одинешенька в пустом доме, либо привязана к этим кошмарным детям. Старший практически малолетний преступник…
— Чего-о?
— Вспомним историю с приводом в полицию и исправительным заведением, — сказал ты, — да и сестричка его не лучше. Всего десять лет девчонке, а уже попалась на краже в винной лавке, стянула бутылку водки, и полицейские, когда доставили ее домой, говорили, что видят в первый раз, чтобы ребенок в ее возрасте умел так сквернословить — выскочила в своей балетной пачке из патрульной машины и ну поливать их площадной трехэтажной бранью! Даю слово, ругательств грязнее я не слышал в своей жизни. Что же до младшего… В семье его называют «мелкий».
— И что же?
— Ну что, малыш — он и есть малыш. Маменькин сынок, ясное дело. И внешне — весь в нее. Ни малейшего сходства с отцом. Потому что, говоря откровенно, тут, понимаешь, такая штука насчет нас с Риком…
— Какая? — сказала я.
— Короче, если начистоту…
— То?
— …то должен сознаться, единственное, что меня еще заставляет иметь с ним дело, это его жена.
— Жена?
— Она такая красивая, — сказал ты. — Такое очарование. Скажу прямо — я безнадежно влюблен в его жену. Поддерживаю близкие отношения с Риком лишь затем, чтобы держаться поближе к его жене. Колоссальных внутренних ресурсов женщина. Уверен, она еще себя покажет!
— Если представится случай, — сказала я.
— Это точно.
Мы обратились к любви. Мы посвятили ей остаток утренних часов и добрую часть дневных. Мы начали, когда ты, движением столь вкрадчивым и властным, что застиг меня врасплох, прервав на полуслове, развел в стороны мои бедра, у меня перехватило дыхание, а ты, скользнув между ними, обозначил языком ниточку волосков, сбегающих у меня вниз по животу, потом подтянулся, накрыв меня собой во всю длину, и поцеловал от души и со знанием дела, потому что так хорошо меня знаешь, а после я оказалась на тебе, потому что умею читать тебя как книгу, а соль любимой книги — если, понятно, это стоящая книга — в том, что она изменчива, подобно музыке: вы полагаете, что изучили ее вдоль и поперек — как же иначе, когда она читана - перечитана вами столько раз, это для вас и составляет ее прелесть, — как вдруг улавливаете в ней нечто, чего не слышали прежде, и, перевернув страницу, видите сочетание слов, которого, твердо знаете, никогда не видели до сих пор, — вы-то считали, что знаете эту книгу, а она вдруг поражает вас, явив себя перед вами совсем другой; мало того, вы сами становитесь другим — сами, читая ее, уже другой человек, и ты, любовь моя, для меня — отличнейшая книга, и вот уже мы с тобой оба вместе, что требует известного таланта применительно к ритму, но нам с тобой, по счастью, таланта читать друг друга не занимать.
