— Может, вам жарко? Включить кондиционер? Вы мне скажите, если что-нибудь нужно, — беспокоится водитель.
— Все в порядке, — говорю я. — Спасибо.
— Если хотите, можете поспать, — предлагает он. — Я вас разбужу, когда будем подъезжать к дому.
Он щелкает переключателем на приборном щитке. Чуть выше его затылка загорается красная лампочка.
Ее звали Кэролин Фергассон, она жила возле переправы, и все это случилось еще до того, как построили новый мост, помню, тогда витрины магазинов обклеили объявлениями с ее школьной фотографией, на которой она выглядела грустной. Куски тела Кэролин в пакетах из супермаркета нашли в доме ее родного дяди в Кинмилайсе, они были спрятаны в шкафах по всему дому, помню, как друг моих родителей, участвовавший в обыске дома, рассказывал им об этом; он знал обо всем, потому что работал в полицейской лаборатории, и даже то, что в доме, когда туда вошли, стояла жуткая вонь, хотя лето не было таким жарким, как в предыдущем году; они говорили в кухне, а я стояла за дверью и все слышала, и когда они это заметили, мать накричала на меня и велела пойти в сад за домом и забрать оттуда белье. Тем летом «I Feel Love» Донны Саммер занимала первое место в течение многих недель, и потом — «Вразерхуд оф мэн». «Давай убежим вместе, Анжело, убежим навсегда». Всякий раз, когда я слышу эти песни, на память приходит то время. Нам не позволяли выходить за пределы сада — дети должны всегда быть на виду у родителей. Следующим летом уже разрешалось идти куда захочется, и я никак не могу вспомнить, что же у нас было на первом месте.
Рядом с помидорами в сумке лежит большой кусок замороженного супа; тара с супом обернута в газету для сохранения прохлады. Он отказывается принимать пилюли, которые прописал ему врач. И гордится этим. «Ну и глупо», — заметила я. «Ерунда, — ответил он, — от них больше вреда, чем пользы». Он вытащил меня в сад, показал на огромные бетонные плиты возле оранжереи и сказал: «Сразу же после твоего отъезда я подниму те семь плит и положу их с другой стороны сада, и тогда смогу поставить вокруг них дом на колесах, к тому же в гараже есть морозильная камера, которую я перетащу в дом сегодня, правда, несколько позже, если она пролезет через дверь». «Шутишь, да?» — спросила я. Но он был глухим на одно ухо и смотрел куда-то вдаль, повернувшись ко мне неслышащим ухом, поэтому не отвечал.
Чувствую, как такси сворачивает налево. Суп завернут в газету, сверху как раз история о пропавшей школьнице, вот почему, наверное, я думаю о Кэролин Фергассон. В связи с этим разгорается борьба на второй, третьей и международной страницах. Почему-то они пропадают без вести именно летом, как будто это самый подходящий сезон, как будто люди, которые крадут их, поджидают, как фермеры, или сборщики урожая фруктов, или редакторы бульварной прессы, подходящей погоды, чтобы накинуться на свою жертву. Помню, мне было около двенадцати лет, когда однажды летом я вернулась домой очень поздно вечером, а меня уже, оказывается, давно звали и разыскивали по всем соседским дворам, но я просто не слышала, и родители так рассердились, что устроили мне теплую встречу прямо в кухне, отец схватил меня за руку, а мать в то же время другую мою руку выпустила. И я рикошетом отлетела, врезавшись в кухонный гарнитур. Я вся была в ушибах. В разъяренном состоянии мать была особенно хороша; сидя за обеденным столом, она со стуком вонзала вилку в кусок картофеля, предостерегающе смотрела куда-то вдаль и ничего не говорила, и оттого что ее молчание было гораздо страшнее слов, я до сих пор помню некоторые высказывания матери:
Клянусь, Иона, через минуту все станет таким же явным, как мои пять пальцев.
Ты сведешь меня в могилу, девочка.
Ты еще будешь сожалеть, когда я умру.
Еще помню случай, над которым раньше не задумывалась. Она стояла у стола, бегло изучая журнал, потом взяла его в руки и взглянула на меня через всю комнату. Дело было летом. Я сидела на диване и смотрела что-то по телевизору. В ту пору — семнадцатилетняя замкнутая девушка. Мать помахала в воздухе журналом.
— Думаю, нам надо к ним присоединиться, — сказала она.
Похоже, речь шла о шитье, или католицизме, или о чем-то вроде того, какой должна быть девушка. Я уткнулась в экран телевизора, как будто там показывали что-то очень важное.
— Всего лишь пенни за каждую, — продолжила мать, — если отослать этим людям заказ, получаешь четыре книги. Каждая стоит один пенс. Здесь перечислены все книги на выбор. Нужно лишь купить их «Книгу месяца». И, представляешь, что они делают после этого? В течение целого года тебе каждый месяц высылают «Книгу месяца», но, если не хочешь, можешь ее не покупать. Зато у них есть все эти книги, на выбор за один пенни. Собрание сочинений Уильяма Шекспира. Очень полезно для тебя, неплохо бы приобрести.
— Что? — удивилась я, так как уже почти год добивалась разрешения изучать английскую литературу в университете, не правоведение или языки, а то, что никогда, как считалось, не обеспечит меня хорошей работой. Теперь представляю, как я шла через комнату с широко раскрытыми глазами, на лице появилось выражение удивленного ребенка или того, чей безнадежно чуждый язык вдруг поняли, и мать, довольная собой, протягивает мне открытый на нужной странице журнал.
Мы заказали собрание сочинений Шекспира, словарь, тезаурус и сборник крылатых фраз. Спустя четыре недели все книги пришли по почте в одной коробке с «Книгой месяца» Книжного клуба, изданной в твердом переплете под названием «Принцесса Энн со своими лошадьми», в которой было полно цветных фотографий принцессы Энн и ее лошадей. Моя мать безудержно хохотала. После она увидела цену книги.
В следующем месяце «Книгой месяца» стала книга о королевских дворцах. Месяц спустя это уже была книга о жизни английской леди эдвардианской эпохи. Затем — книга об истории охоты на лис. Эти книги о садах и старинных замках членов королевской семьи, всегда на глянцевой бумаге с цветными иллюстрациями на отдельных листах, в дорогом твердом переплете, присылали ежемесячно, и моей матери, которая порой забывала вернуть книгу в течение обязательных восьми дней, приходилось их покупать. В дальней комнате на полу под кофейным столиком лежала целая стопка книг, и каждый раз, когда я приезжала домой в конце семестра, их становилось больше.
Интересно, когда же перестали приходить все эти бесполезные книги, где они теперь, может, лежат где - то в доме отца, и тут вдруг доносится голос водителя такси. Открываю глаза. Горит красный свет над его головой.
— Смотрите, уже совсем близко ваш дом, — говорит он.
Слышно, как голос леди среднего класса советует ему повернуть налево через двадцать ярдов.
— Ну вот, почти дома, — сообщает он.
— Почти дома, — повторяю за ним.
Такси протискивается между автомобилями, припаркованными на узких дорогах с обеих сторон, прежде чем выехать на мою узкую улочку. Он хорошо водит машину.
— Вы смеялись во сне, — говорит он. — Должно быть, хороший приснился сон.
Он останавливается возле моего дома. Счетчик выбил далеко не так много, как я предполагала. Точно ту цифру, которую он мне назвал вначале. Достаю деньги и отсчитываю положенную сумму, пытаясь наскрести на хорошие чаевые, и еще хочу спросить, кто назвал его Васимом? мать или отец? или кто другой? оно что-то означает? что же оно означает? я хочу сказать, вы женаты? у вас есть дети? ваши родители еще живы? они достигли того преклонного возраста, когда обязательно надо уже что-нибудь лечить? они хоть не отказываются от лечения? неужели вы выросли в Луттоне? каким был тогда город? а как он выглядит теперь, когда закрыли Воксхолл и многие потеряли работу? может, еще покатаемся, выберем место наугад? а нельзя ли поехать куда-нибудь и не знать, куда мы едем, пока не доберемся туда? что, если выключить навигационную систему и только воочию определять, где мы?
