— Умоляю вас, снимите с себя эти глупые плавки. Они вам не к лицу.
Когда она заметила суровую младшую сестру, то переполошилась и, спрятавшись за кустик, повязала обратно платок. Веселость у нее куда-то пропала, и она, смешно растянув губы в знак того, что вляпалась, отдуваясь, бойко пошла наверх.
— Фак ми, — сказала она себе под нос и закричала: — Матильда, стой!
Матильда, не дожидаясь нашего приближения, дерзко мелькнула краем воздушной юбки и бесшумно убежала, только лязгнув железной сетчатой дверцей сада.
2
Через месяц вилла стала для меня такой же родной, как какая-нибудь деревня бабушки. Взрослые на меня сильно внимания не обращали, и возились со мной в основном Мерседес да Эцио.
Помню, первое, что меня поразило в испанцах, так это их нешуточная крикливость, в том смысле, что они слишком громко говорят. Две женщины здесь спокойно разговаривают, идя по двум разным сторонам улицы. Часто они беседуют, стоя на балконах соседних домов, и, наконец, здесь существуют специальные портативные мегафоны, которые продаются на каждом шагу и которые дети используют в своих дворовых играх.
Мне же трудно себе представить, что может быть страшнее испанского скандала, помноженного на тонкость почти вафельных стен. С этим было связано то безумие, которое возможно только в страшном сне и в Испании. Ранним утром меня разбудила ссора Мерседес и Матильды, бушевавшая где-то под моим окном в саду, я, тихо матерясь, встал, чтобы притворить деревянные жалюзи-ставни, и ни за что ни про что получил запущенным снизу тапком.
Вечером мы как обычно компанией сидим в ресторанчике Хавьера против морского берега и угощаемся местными коктейлями (мне подают безалкогольные, но я потягиваю из трубочки у Мерседес мартини с водкой и аперитивом). Первое время я торчал за столиками на террасе, чтобы смотреть на танцы с огнем, где десяток парней выделывали трюки с зажженными с двух концов факелами, а другой десяток подыгрывал на бубнах и самых разных барабанах. Но в этот вечер на улице было слишком душно, и я предпочел сидеть с друзьями Мерседес в более прохладном, благодаря кондиционеру, зале.
Неожиданно к нам подошел тот самый индус, который раздавал на улице рекламки «Робин Гуда». Вид у него был хмельной и цветущий. Сразу видно: хочет поделиться хорошими новостями.
— Я познакомился с испанской девушкой, — объявил юноша. — Нет! Точнее, настоящей испанской женщиной. Она такая… такая…
— Толстая? — спрашивает Мерседес.
— Нет, а что? — испугался индиец.
— Значит, не испанка, — отсекла Мерседес и отвернулась к Эцио.
— Фак! Фак! — начал убиваться индиец.
— А что, все испанки толстые? — спросил я у Мерседес.
— Конечно.
— Но ты не толстая.
— Я не испанка, я каталонка.
— А почему обязательно испанка? — спросил я у повесившего голову индийца.
— Да потому, что из тех девяти с половиной женщин, с которыми я познакомился в Испании, не было ни одной испанки.
— А почему с половиной?
— Одна из них была трансвестит.
— Как это?
— А это когда, знаешь, женщина, в которую ты влюбляешься, в конце признается, что она мужик.
В один прекрасный день Эцио повез нас кататься по Каталонии. И вот мы виляли по серпантинам вдоль пьянящего средиземноморского берега, проносились мимо плосковерхих вилл и ненадолго окунались в тень густых темных лесов, потом выныривали на ослепительное солнце, и снова горы и голубое море, окаймленное белой пеной под отвесными скалами. Солнце было ослепительное, и на блестящее море было больно смотреть. Эцио шутил и поддавал газу на резких, почти круговых поворотах, отчего мы с Матильдой падали друг на друга на заднем сиденье и гневно в два голоса ругали шаловливого водителя, тайно благодаря.
Эти шуточки продолжались до тех пор, пока наш переваливающийся интим на заднем сиденье не разрушился отчаянным воплем Матильды. Эцио ударил по тормозам, и машина закачалась, остановившись под цветущими мимозами. Я хотел помочь Матильде выбраться, но она злобно оттолкнула меня и, прикрывая рот руками, убежала в кусты.
— Уже? — удивленно повернулась ко мне Мерседес. — Такими темпами к концу каникул у вас будет пятеро.
— Не понимаю, — раздраженно прикинулся я, искренне переживая за мою спутницу.
— Не волнуйся, — по-дружески сказал Эцио. — Это нормально. Посмотри, сколько людей ходит по улице. Все они появились на свет таким же образом.
— Не понимаю, — честно признался я.
Эцио вышел из машины и начал ломать желтые веточки мимозы, составляя в руке букет.
— А ты чего сидишь, мимоза стыдливая? — спросила Мерседес. — Иди, собирай для Матильды.
Я ненавижу, когда мне говорят, что я должен делать. Но я знал, что Мерседес ревнует меня к сестре и потому издевается, поэтому гордо вылез из машины и направился к дереву.
Букет у меня получился жалкий, потому что в свои годы я был почти на метр короче Эцио. Но, к моему удивлению, Матильда не только приняла букет, но и как-то таинственно возвысилась в своем обычном молчании и всю дорогу ехала, глядя в окно и прижимая букетик к своему животу.
— Хотите, я покажу вам нечто? — спросил Эцио. — Но для этого нам придется пройтись пешком.
Все согласились, он свернул к морю, и мы поехали через лес по очень пыльной дороге. Мы вылезли из машины на солнцепек и пошли по красной дорожке через сад с пальмами и магнолиями в сторону старинного монастыря, который оказался необитаемым. Я подумал, что к нему-то Эцио нас и ведет, но он обошел церковь, и мы оказались на устланной кирпичной крошкой площадке со старой сосной, ветви у которой извивались как пойманные за хвосты змеи. Площадку окаймляла балюстрада, за которой открывался поразительный по своей красоте вид. Терраса выдавалась далеко вперед высоко над морем, и с обеих сторон виднелись один за другим скалистые мысы, кверху превращавшиеся в поросшие густым лесом горы.
— Спустимся немного! — позвал Эцио и перемахнул балюстраду.
Мы с Мерседес и ее сестрой переглянулись и полезли следом. Внизу разбивались белыми взрывами и грозно рокотали волны, кривые деревца росли, свесившись над утесом и крепко ухватившись корнями за скалы. Мы хватались за жесткие, как поручни трамвая, корни и находили места, куда лучше поставить ногу на шершавом красном камне утеса.
Чем ниже, тем спуск становился круче, и вскоре мы карабкались как неумелые скалолазы по отвесной скале. Внезапно Эцио, ловко спускавшийся подо мной, куда-то исчез. Я окликнул его. Никто не отозвался. Я понял, что, должно быть, под нами пещера, и продолжил спускаться.
Так оно и оказалось, под кустом, прилипшим к небольшому каменному карнизу, был лаз в мрачное прохладное подземелье. Поначалу мне чудилось, что помещение заполнено совершенно непроглядной тьмой, но как только глаза немного привыкли, я обнаружил, что перед нами целая низкая комната с каменной чашей посередине, похожей на чашу фонтана.
