— Что вы, что вы, вы меня неправильно поняли, — взволнованно отмахнулся он. — Старики в нашем деле говорят: там, где появляется пистолет, там прекращается разведка. Все будет намного красивее, чем простая ликвидация. Конечно, его давно следовало бы за все хорошее, что называется, убрать, но вы ведь помните историю с Литвиненко. Мы хотим, чтобы Леваду надолго упек за решетку сам Лондон. Тогда все это прекратится, счета его будут арестованы, его люди прижмут хвосты…
— Так значит, Литвиненко все-таки наши убрали? — усмехнулся я, перебив его.
— Ну, конечно, нет, — серьезно дернулся Цихановский (ну конечно, я вспомнил его фамилию). — Наши никого не убирали.
— Ага, это не в ваших правилах, — покивал я.
— Знаете, когда я только начинал работать, исламистские боевики в Сирии взяли нашего человека в заложники и прислали нам список требований, в том числе потребовали выдать своего главаря, которого мы взяли в Афганистане.
— И что вы сделали?
Он ответил мне с удовольствием:
— Мы прислали им его голову через обычную почту. Я не говорю, что это не в наших правилах, просто в данном случае политические издержки от ликвидации Левады слишком велики. Мы даже готовы выделить ему личную охрану за наш счет. Чтобы какая-нибудь Грузия его из вредности не убрала, специально, чтобы успешней капать на нас на Западе как на этакий оплот тирании.
— Меня не интересует политика, — сказал я. — И никогда не интересовала.
— Зато теперь она вами интересуется, — мрачно заметил Цихановский.
— Если мы теперь сотрудничаем, — спросил я наивным голосом, — вы можете мне открыть, как вы обо всем узнали? В смысле, о мосте.
— В отделе Граца у нас есть свой человек, — спокойно ответил Анатолий Вадимович.
— А почему он не может выполнить ваше поручение?
— Нам нужно, чтобы он продолжал работать, а это задание разовое. Выполнил и навсегда исчез.
Мне не понравилась эта магия.
— Я бы тоже хотел бы продолжать как минимум жить, — заметил я.
— Мы выдадим вам новые документы, и вы сможете выбрать себе любое новое место проживания на любом континенте Земли. Деньги у вас на первое время уже есть.
— Это звучит заманчиво, но я почему-то не верю вам.
— Ваше право, но у нас тоже есть свои принципы. Если хотите, мы выдадим вам паспорт на новое имя уже сейчас.
— А заграничные документы?
— Вы получите их немного поздней. Приходите завтра в тот же кабинет, где мы с вами встречались последний раз. Дежурному скажете, что ко мне.
Особняк Левады был на юго-востоке Стратклайда, но встретиться с ним я должен был в гостиничном ресторане в Глазго в качестве корреспондента одной оппозиционной российской газеты. Там я должен был передать ему какую-то железяку, с которой он должен был загреметь перед британскими властями по полной программе.
6
Галя мне очень нравилась, хотя она и была абсолютно безголовая. Я ее брал на квартирные или гаражные концерты да на разные посиделки с универовскими друзьями, а она вместе с Лизкой меня вытаскивала на горки и ревновала к моей жене.
— Вот вернешься к своей, а меня и не вспомнишь! — дергаясь, говорила она ни с того ни с сего на полном серьезе.
— Такая, как ты, не забывается, — смеялся я. — Ты ведь у меня ошибка природы и загадка хирурга.
— Вот и убирался бы поскорее, — злилась она, быстро и нервно двигаясь. — Пока я в тебя еще не влюбилась.
Мы почти каждый день ходили в светящийся разными цветами ледовый город возле Дворца спорта. Лампочки были вделаны прямо в резные ледовые фигуры и красиво переливались, как в хрустале. От соединения льда и электричества казалось, что фигуры плавятся, но я знал, что они простоят до конца марта или даже до середины апреля.
Горки были детские и для взрослых. Взрослые были очень большие. С них съезжали на картонках поодиночке или паровозиком, на заднице, на животе, а некоторые ловкачи-подростки и стоя на ногах. Сначала, быстро разгоняясь, летишь вниз, а потом резко выравниваешься и долго-долго скользишь по дорожке на земле, пока не врежешься в кучу смеющихся и разгоряченных тел в пуховиках и пальто. Потом обязательным номером проходила борьба в сугробе с возлюбленной и горящие снежные поцелуи. В стороне какие-то древнерусские бабы, опоясанные шерстяными платками поверх шуб, согреваясь, топали на месте в валенках и хлопали рукавицами, жарили шашлыки и продавали водку выстроенными в длинный ряд рюмками.
— Жених и невеста, тили-тили тесто! — завистливо смеялась над нами Лизка.
Но когда она сама хотела взять на горки кого-нибудь, я ей не разрешал и говорил, что только без меня. Почему-то мне было неприятно видеть ее кавалеров.
Иногда девчонки бросали меня и убегали на каток, а я оставался в стороне, говоря, что не умею кататься и что вообще мне неохота. Тогда я садился на лавочку, лизал коньяк из фляжки и смотрел, как они дурачатся на льду, мелькая в плавно вращающейся толпе народа.
Помню кислотный, чем-то напоминающий детство запах наших мокрых от снега штанов и как мы шумно, словно пьяные, вваливались домой, все красные и разгоряченные, так что под глазами пульсировала и расползалась какая-то вулканическая испарина. Галка с Лизкой дрались за ванную или занимали ее надолго вместе, а я оставался куковать под дверью весь прелый, словно тушеная капуста, и просил их, чтобы они не лесбиянничали и поскорее освободили. А они хохотали и специально торчали там полчаса.
Я очень боялся, что Галя залетит, — потому что иногда мы были неосторожными, — и пытался предупредить ее на этот счет. Я не хотел бы, чтобы с моим ребенком сделали что-нибудь нехорошее. Но она только смеялась и говорила, что маленький у нас появится только после моего развода с женой. Потом, уже живя в Париже, я узнал, что она действительно беременна, но от кого — я не знал, да и выяснять не было ни смысла, ни возможностей.
В те последние дни в России я очень тяжело прощался с домом. Давила в грудь влюбленность в эту дурочку. Она почти затмила Симу в моем покалеченном сознании. Казалось, сам старый дом не хотел отпускать меня. В нем еще жил дух нашей бабушки, и я думал о том, что вместе с домом из моей жизни уйдет и она. Как-то раз это уже случилось в моей жизни и теперь странно повторялось по другому сценарию. Первый раз это был варварский ремонт. Помню, как первым делом разломали парадную лестницу с тонкой балюстрадой, сварили на ее месте железную и залили углубления в ступеньках раствором с белыми камушками. Когда лестницу отполировали и покрасили, наша прихожая стала походить на современный гараж, и потребовалось лет десять, чтобы я к ней привык. Когда добрались до спрятанной комнаты, где я когда-то нашел рогатый заклеенный пластырем шкаф, то все старые вещи побросали через окно в грузовик и увезли на свалку.
Все это походило на убийство последнего мамонта или на разорение древнего города варварами. Рабочие пили пиво, ругались матом, выбивали ногами старинные перила, резные наличники и косяки с нацарапанными метками нашего с Лизкой возрастания — полвершка, два вершка, три вершка.
