— Беседовать, значит. О чем же? — быстро спросил он, высоко подняв брови и заведя глаза вбок так, будто ему чтото послышалось.
Бакчаров чувствовал, что прозорливый старик хочет от него поскорее избавиться. Именно это не позволяло ему начать говорить, и он сидел на скамеечке, растерянно осматривая отшельнический приют.
— Ну, говори же. Выгоню!
Бакчаров засуетился, кашлянул в кулак, и ему в голову пришла лукавая мысль. Выдумать подложный, якобы давно мучающий его духовный вопрос, а о своих настоящих бедах осторожненько промолчать.
Он сел прямее, отвел в темный угол глаза и, терзая в руках фуражку, сказал:
— Можно ли читать «Господи помилуй» не сорок, а двадцать раз?
— Изыди вон! — лаконично ответил старец, вытащил костлявую руку и потыкал кривым пальцем на дверь.
Бакчаров испуганно встряхнул головой, как делают псы после купанья, и извинительно замахал рукой.
— Проститепростите, отче, я не об этом хотел спросить! Меня преследует и мучает один страшный тип… В общем, один человек, — залепетал он сбивчиво. — Преследует от самой Варшавы. Когда я переваливался через Урал, то в тайге старуха какаято, богомолка, лечила меня отварами и все тревожно твердила о какомто там злодее, который преследует меня по пятам. Как там его? Темнорот, Темноглот, Темнопуз… Не помню. И вот мне чудится, словно этот человек… Его, кстати, так и зовут — Иван Человек… Будто он и есть тот самый проклятый Паб… Пан… Пабн Темнопуз… Пабн Темнобрюх! Вот.
— Что? — прищурившись, удивленно или даже испуганно протянул старик, крепче запахнулся в овчину и вжался в свой угол. Вид его резко изменился, лицо потемнело, и в остром взгляде сердитых глаз задрожала задумчивая тревога или даже страх, словно он вспомнил о чемто, о чем никогда уже не желал вспоминать.
— Ты кто? — резко принялся пытать он. — Ссыльный? Клятвопреступник? Расстрига? Еретик?!
— Не все ли равно? Ну учитель я.
Бросив вправо и влево настороженный взгляд, старик вполголоса строго, почти гневно и очень быстро заговорил:
— Аа! Тебя, никак, подослали искушать меня! Кто тебя подослал ко мне? И почто ты вообще приехал? — он говорил словно сам с собой. — Чего ради притащил его к нам?!
— Кого его?
Старик замер. Вдруг как подскочил, скинул с себя овчину и схватил Бакчарова за рукав. Учитель от неожиданности встал, а старец, толкая его в грудь пальцем, оглушительно зашептал:
— Встань на колени, молись! Кайся пред Богом Вседержителем, где ты слышал о нем, от кого? А, еретик? Тебе ли, червь, называть имена, суть коих недоступна таким, как ты! Молись!
Бакчаров отдернул руку.
— Какое право вы имеете относиться ко мне презрительно и грубо? — брякнул он и, толкнув скрипучую дверь, покинул избу и стал карабкаться через прутья, прочь от ручья и избушки.
Быстрым нервным шагом, разбрасывая отяжелевшие от влаги полы шинели, Бакчаров брел в сумерках через противный Мухин бугор обратно в город, маячащий перед ним черной полосой. Промозглый ветер завывал на вершине, колебались голые прутья кустов да отдавалось в ушах его собственное натужное дыхание. Голова его горела, а тело пробивал полевой ветер. Дмитрия Борисовича то и дело морозило, холодный пот ручьями бежал под шинелью, а внутри крутился вихрь сомнений, от которых сердце учителя разрывалось на части и холодела спина. Все эти дни он метался в этом затерянном чужом городе, словно душа неотпетого грешника, не понимая смысла бурных событий, происходящих с ним. И вот какойто полубезумный старикашка, к которому он и пошелто почти случайно, ведет себя так, будто знает ответ на все, что его терзало! Бакчаров был уверен, что останься он еще хоть на минуту, и ему наверняка объявили бы, что Иван Александрович какойнибудь бес или, чего доброго, сам дьявол.
Бакчаров перешел по узкому мосту через Ушайку, вышел на Акимовскую и заглянул в какойто украинский шинок на краю города. Там он выпил на одолженные у Чикольского копейки три рюмки горилки и, внутренне оцепенев, в ужасе бегом побежал обратно через мост на Мухин бугор.
— Вернулся, значит! — сердито встретил его старик.
— Умоляю, отче, спасите меня от него! — упал Бакчаров на колени и подполз к лавке старца.
— Мне про преследователя твоего все ведомо, — тихо бормотал старик скрипучей скороговоркой. — Страшишься его — и верно страшишься, только самого страшного не разумеешь. Сядь, овца заблудшая.
Бакчаров уселся на пол, подобрал под себя ноги и положил руки на его лавку. Старик был спокоен и хмур. Раздражение его как рукой сняло, похоже, он был доволен, что строптивый гость воротился. Он положил свою легкую, немного дрожащую кривопалую старческую кисть на молитвенно сложенные руки учителя и заговорил глухим голосом:
— Не ведаешь ты, яко сам ведешь за собою зло сие. От Бога отрекся, вот и поволочился за тобою. Церковь врата адовы не одолеют — она есть ладья непотопляемая. Диавол же чудище морское и во след его гонится. Только и ждет, когда кто изринется за борта церковныя.
— Отче, неужто называющий себя Человеком и есть сам князь мира сего — дьявол? — испуганно перебил учитель.
Старик задумчиво помолчал, уставившись в пустоту. Рука его старчески тряслась, волосы негустой бороды шевелились на скулах и губы дрожали.
— Я не сказал этого! Однако же ведаю, — тяжело, с надрывом, словно поднимаясь в это время в гору, заговорил старец, — что есть он возмутитель жизни, ходит он, возмущая род людской. Все сие, чадо, ты сам видел. Понять ты должен, что Сын Божий глаголет: «Грядущаго ко мне не изгоню вон». Церковь святая, вот прибежище твое!
— Но кто же он?
Старик, грозя пальцем, прошипел тихим голосом, словно боясь, что их подслушают:
— Еще говорю тебе: не твое это дело, отверженик, задавать вопросы сии! Разумей это и — оставь меня! Бог благословит. Иди, иди с Богом!
Бакчарову показалось, что глаза старца налиты страхом, темные его зрачки странно трепетали, словно опасаясь соглядатаев врага. Учитель поблагодарил старца и, немного огорченный размытой беседой, хотел уйти, но старик остановил его:
— Погоди! Что ты еще можешь сказать?
Учитель потупился и задумался. Ему казалось, что он получит тот же самый общий ответ, если задаст свой главный вопрос. Но он собрался с силами и задал его:
— Как мне освободиться от него, чтобы он более не издевался надо мной?
Старец беспокойно дернулся, но остался сидеть в углу, напряженно глядя в сторону.
— Он суть — веселящееся зло лесное, ужас на смертных наводящее. Первоначальный дух смуты, вечно скитающийся по лесам и полям прислужник и друг Денницы, — скороговоркой прошептал старик, и рука его задрожала сильнее, а в чутких глазах вдруг блеснул гневный огонь.
Теперь Бакчаров с изумлением ловил взгляд этих странных отвлеченных глаз, они бегали, мигали так, будто избушку окружали подползающие враги, а он пытался уловить слухом их шорохи.
