— Как бы там ни было, — выслушав, важно заключил Чикольский, — вот что я вам скажу, Дмитрий Борисович: здесь явно чтото нечисто.
Бакчаров упал на подушки и неудержимо затрясся.
— Что с вами? — встрепенулся Чикольский, резко сел и тут же успокоился, обнаружив, что учителя разобрал смех.
— Ничего, — отозвался Бакчаров. — Просто ты, Арсений, очень забавно рассуждаешь.
— Вот что я думаю, Дмитрий Борисович…
Деловито нахмурившись, поэт не договорил, и Бакчаров, приподнявшись на локтях, уставился на него с иронией и любопытством.
— Я думаю, что нужно за ним проследить, — родил Чикольский. — Дада, устроить настоящую слежку за этим вашим таинственным дьяволоммузыкантом. Посмотреть, кто к нему ходит и с кем он сообщается, и тогда все сразу же станет ясно.
3
Так и условились — устроить слежку. Для начала Бакчаров решил превратить Чикольского в рядового постояльца «Левиафана». Для этого потребовалось нарядить его в коекакие дорожные бакчаровские вещицы, в том числе учительскую шинель и фуражку, покрасить русые волосы в черный цвет, набриолинить и наклеить «студенческие» усы. Кроме того, пришлось приобрести у аптекаря зеленые очки, защищающие глаза от солнца и снежного блеска. Все это было необходимо в связи с тем, что Чикольского уже видели в «Левиафане» вместе с учителем этим же утром. Видел его старик половой, да и к тому же молодой бродягапоэт мог оказаться памятен и самому трактирщику, и тот попросту мог отказать ему в комнате. Отныне Чикольский должен был называть себя Антоном Петровичем Кокуевым, будущим студентом открываемого в Томске императорского университета, прибывшим из Харькова с целью продолжения обучения.
Номер с переодеванием прошел успешно, и трактирщик заботливо устроил будущего студента в желанной гостем комнатушке, подобной той, в коей останавливался Бакчаров, только в другом крыле здания и с окнами во дворколодец прямо против номера Человека. Здесь через щель в плотных шторах самозванцем был обустроен наблюдательный пункт. Справляясь по бакчаровским часам на цепочке, Чикольский с точностью до минуты фиксировал в блокноте все передвижения Ивана Человека по «Левиафану». И уже на третий день собранных поэтом данных было достаточно, чтобы Бакчаров смог разглядеть систематический механизм в распорядке дня Ивана Александровича.
Вставал артист всегда ровно в восемь часов, так как уже в десять минут девятого ему поднимали завтрак. До шести вечера он не выходил из «Левиафана». Притом с девяти до обеда он тихо играл на гитаре в одиночестве, а после обеда до шести вечера принимал посетителей, по большей части посыльных от неких господ. Принимал их Человек только на минутку, после чего они покидали его номер, пятясь и кланяясь. Еще к нему заходили юные барышни, иной раз по несколько сразу, по две, по три, а бывало, и по четыре. Посетительницы задерживались у Человека надолго. Так что некоторые из них не покидали номера, даже когда сам хозяин уходил из «Левиафана». Все они тщательно и разными способами старались скрыть свои лица — то траурной вуалью, то пуховым платком или поднятым воротом шубки.
После шести Человек непременно покидал стены «Левиафана» и возвращался только за час, за два до полуночи, ужинал и допоздна играл в зале трактира, то и дело устраивая длительные перерывы, во время которых поднимался на дворовый балкон и, укутавшись в плед, курил в креслекачалке свою длинную китайскую трубку. Через тридцать минут, а иногда и через сорок он вновь возвращался вниз и услаждал своим хриплым пением бородатых сибирских пьяниц.
Спал Человек так мало, что первые два дня бдительному Чикольскому приходилось и вовсе не спать, чтобы не пропустить его пробуждения.
— С распорядком дня его все понятно, — объявил Дмитрий Борисович, все эти дни просидевший в избушке безвылазно. — Теперь нужно двигаться дальше…
— Предлагаете, сударь, начать следить за его посетителями? — попытался угадать мысль Арсений.
— Нет, — отрезал Бакчаров. — Смотри, сколько их много: раз, два, три, четыре, пять… Да тут человек тридцать, не меньше. Ну, курьеры это, допустим, разные слуги одних и тех же господ, но и барышень тоже немало. Не меньше шести или даже семи… Нет. Нужно продолжать следить за самим Человеком. Где это он бродит с шести вечера до полуночи? Ответ на этот вопрос скорее приведет нас к разгадке.
Так что ближе к вечеру следующего дня Бакчаров и Чикольский, руки в карманы, шли к «Левиафану» вдвоем. За эти дни, что учитель провел у печки, температура резко поднялась, стало склизко и пасмурно, снег превратился в грязную кашу, и с крыш застучала капель. Стояла на редкость отвратительная промозглая погода, налетал резкий ветер, и капли с крыш хлестали прохожих косым дождем. Эти холодные сырые порывы ударяли в лицо, глаза слезились, вязаные шарфы становились тяжелыми от впитанной влаги, и преследователям то и дело приходилось натягивать их на мокрые челюсти.
Спустившись от польского костела на торговую площадь, они принялись беспечно бродить в толпе позднего рынка, шумно сворачиваемых торговых лотков и разъезжающихся по грязи в разные стороны телег.
Высокий худощавый старик в длинном черном кафтане, сдвинутой на глаза плоской широкополой шляпе и высоких ботиках, как по графику, покинул «Левиафанъ» ровно в шесть часов вечера, пересек наискосок Благовещенский переулок, погрузился в коляску с поднятым верхом и мгновенно покинул Базарную площадь.
Бакчаров и Чикольский бросились к свободному извозчику, и когда медлительный старик с тяжеленной бляхой на спине, на которой был отчеканен номер 13, со скрипом завернул свою еле живую клячу за угол, коляски уже и след простыл.
— Проклятье! — вырвалось у Бакчарова, когда они начали нарезать второй круг от Новособорной до Базарной площадей по запруженным конным транспортом и прохожими Дворянской, Еланской и Почтамтской улицам. — Не катается же он, как дурак, каждый вечер от площади к площади. Стой! — приказал он старику у «Левиафана».
Расплатившись, Бакчаров решительно направился к дверям трактира.
— Что вы задумали, Дмитрий Борисович? — спрыгнув с телеги, спрашивал его вполголоса Чикольский.
— Иди за мной, — только и ответил Бакчаров, решительно хлюпая по грязи.
Войдя в двери, они канули в табачный дым и гул голосов. Пробрались мимо плотно окруженных посетителями столов к осаждаемой стойке и стремительно поднялись по узкой и ветхой лестнице наверх.
— Что вы задумали? — повторил свой вопрос напуганный Чикольский. Глаза у него были, как пятаки.
Бакчаров остановился и молча посмотрел ему прямо в эти глаза.
— Нас же поймают, Дмитрий Борисович! — шепотом закричал ошарашенный догадкой Чикольский. — Потом доказывай, что мы вовсе не воры…
В коридоре нельзя было долго стоять. Мог появиться Анисим и начать задавать вопросы. Тем более Чикольский хоть и был набриолинен и с усами, но все же в своей старой драной солдатской шинели.
— Сейчас или никогда! — шепотом объявил Бакчаров. — Дай мне ключ от твоей комнаты. Я буду ждать тебя там. А ты пойди, постучи и проверь, нет ли там кого. Если там барышня, то скажи, что ошибся.
