И Полоний, которому было не до сюрреалистического юмора Гамлета, подтвердил:
— Совсем как у кита.
[11]
После мы пошли в ресторан. Он назывался «Титос». Я взял хлебный салат «панцанелла». В нем оказались анчоусы. Анчоус — это рыба, поэтому первые пять минут я потратил на то, чтобы аккуратно выбрать маленькие тельца и сложить их на краю тарелки, безмолвно горюя об их участи.
— Тебе как будто понравилась пьеса, — сказала Изабель.
Я решил соврать:
— Понравилась. Да. А тебе?
— Нет. Ужасная постановка. По-моему, принципиально неверно брать на роль принца датского садовника из телесериала.
— Да, — сказал я, — ты права. Никудышная постановка.
Изабель рассмеялась. Никогда не видел ее такой радостной. Такой спокойной за меня и Гулливера.
— А еще в ней много смерти, — сказал я.
— Да.
— Ты боишься смерти?
У Изабель сделался смущенный вид.
— Конечно, я до смерти боюсь смерти. Я отошедшая от церкви католичка. Смерть и чувство вины. Это все, что у меня есть.
Католицизм, как я выяснил, это вид христианства для людей, которым нравится сусальное золото, латынь и вино.
— По-моему, ты отлично держишься. Учитывая, что в твоем теле уже начался медленный процесс деградации, в итоге приводящий к…
— Ладно, ладно. Спасибо. Довольно о смерти.
— Но я думал, тебе нравится размышлять о смерти. Поэтому мы и пошли на «Гамлета».
— Мне нравится смерть на сцене. А не вприкуску к пенне аррабиата.
Люди входили и выходили из ресторана, а мы с Изабель всё разговаривали и пили красное вино. Она рассказывала о курсе, который ее уговаривают читать в следующем году. «Первые цивилизации на Эгейском побережье».
— Они пытаются загнать меня все дальше и дальше в прошлое. Наверное, хотят этим что-то сказать. В следующий раз попросят рассказать о первых цивилизациях диплодоков.
Изабель рассмеялась, поэтому я тоже рассмеялся.
— Нужно издать тот роман — сказал я, пробуя зайти с другой стороны. — «Выше неба». Он очень хороший. По крайней мере начало.
— Не знаю. Там слишком много личного. Такой у меня был период. Я жила в потемках. Это было, когда ты… ну, ты понимаешь. Теперь всё позади. Я чувствую себя другим человеком. И даже муж у меня как будто другой.
— Напиши что-то еще.
— О, не знаю. Где взять идею?
Я не стал говорить, что у меня уйма идей, которыми я мог бы с ней поделиться.
— Мы уже сто лет этого не делали, правда? — сказала Изабель.
— Не делали чего?
— Не говорили. Вот так. Такое чувство, будто у нас первое свидание или что-то в этом духе. В хорошем смысле. Мы как будто знакомимся друг с другом.
— Да.
— Боже мой, — мечтательно проговорила Изабель.
Она опьянела. Я тоже, хотя не допил еще и первого бокала.
— Наше первое свидание, — продолжала она. — Помнишь?
— Конечно. Конечно.
— В этом самом ресторане. Только тогда он был индийский. Как его?.. «Тадж-Махал». Ты предложил его, когда мы договаривались по телефону, а меня не особенно порадовал вариант посидеть в «Пицца Хат». В Кембридже тогда не было даже «Пиццы Экспресс». Бог мой… двадцать лет. Не верится, да? А еще говорят, что память сжимает время. Тот день запомнился мне навсегда. Я опоздала. Ты прождал меня час. Под дождем. Мне показалось, это так романтично.
Изабель устремила взгляд вдаль, как будто двадцать лет материальны и их можно увидеть, сидя за столиком в углу зала. А я смотрел в ее глаза, блуждавшие где-то в бесконечности между прошлым и настоящим, счастливые и печальные, и отчаянно хотел быть человеком, о котором она говорит. Тем, кто двадцать лет назад не побоялся дождя и промок до нитки. Но я не был этим человеком. И никогда им не буду.
Я чувствовал себя Гамлетом. Я не имел ни малейшего понятия, что мне делать.
— Наверное, он любил тебя, — сказал я.
Изабель очнулась от грез и внезапно насторожилась.
— Что?
— Я, — исправился я, не поднимая глаз от медленно тающего мороженого с лимонным ликером. — И я по-прежнему тебя люблю. Так же, как и тогда. Просто, понимаешь, я смотрел на наше прошлое как будто со стороны. С расстояния времени…
Изабель протянула руку через стол и сжала мою ладонь. В тот миг я мог вообразить себя настоящим профессором Эндрю Мартином, так же как садовник из телевизионного сериала мог вообразить себя настоящим Гамлетом.
— Помнишь, как мы сплавлялись по речке Кэм? — спросила она. — Когда ты свалился в воду… господи, мы были совсем пьяные. Помнишь? Когда мы еще жили здесь, до приглашения из Принстона и переезда в Америку. Весело было, да?
Я кивал, но чувствовал себя неуютно. Кроме того, мне не нравилось, что Гулливер так долго один. Я попросил счет.
— Слушай, — сказал я, когда мы вышли из ресторана, — я чувствую, что обязан кое-что тебе рассказать…
— Что? — спросила она, глядя на меня. Она ежилась на ветру и держала меня под локоть. — Что такое?
Я глубоко вдохнул, наполняя легкие и надеясь почерпнуть смелости в азоте или кислороде. Я мысленно проговорил то, чем предстояло поделиться.
Я не отсюда.
Вообще-то я даже не твой муж.
Я с другой планеты из другой солнечной системы в далекой галактике.
— Дело в том… понимаешь, дело в том…
— Думаю, нам лучше перейти на другую сторону, — сказала Изабель, дергая меня за рукав. По тротуару навстречу нам двигались два силуэта — орущие друг на друга мужчина и женщина. Так мы и сделали: стали переходить улицу под углом, отражающим соотношение скрытого страха и поспешного бегства. Этот угол, как и везде во Вселенной, составлял 48 градусов относительно прямой, по которой мы двигались раньше.
Где-то посредине пустой дороги я обернулся и увидел ее. Зои. Женщину из больницы, с которой мы познакомились в мой первый день на этой планете. Она по-прежнему кричала на громадного, мускулистого, бритоголового мужчину. На лице у мужчины была татуировка в виде слезы. Я вспомнил, как Зои признавалась, что любит жестоких мужчин.
— Говорю тебе, ты не прав! Это ты сдвинутый! Не я! Но если тебе нравится разгуливать в виде такой примитивной жизни, на здоровье! Делай как знаешь, идиота кусок!
— Соска замороченная!
И тут она увидела меня.
Искусство отпускать
— Это вы, — сказала Зои.
