— Риман?
— Я слышал, что ты почти не ешь, так что скорее Гёдель, чем Риман, — сказал Ари. Под Гёделем, как я позже узнал, он подразумевал Курта Гёделя, другого немецкого математика. Гёдель считал, будто все пытаются его отравить, и поэтому совсем перестал есть. В контексте такого определения помешательства Ари выглядел просто эталоном здравого ума.
— Нет. Я ничем таким не страдаю. И уже ем. В основном бутерброды с арахисовой пастой.
— Это больше похоже на Пресли,
[7]
— со смехом сказал Ари. А потом посерьезнел — я это понял по тому, что он глотнул и больше не засовывал еду в рот. — Понимаешь, дружище, простые числа, блин, опасная штука. Опасная, мать их! От них можно рехнуться. Они как сирены. Манят своей холодной красотой, и не успеешь оглянуться, как крыша уедет. Когда я услышал о твоей эксгибиционистской эскападе, то решил, что ты уже соскочил с катушек.
— Нет, — сказал я. — Я вернулся на свои рельсы. Как поезд. Или видеокамера.
— А Изабель? У вас с Изабель все хорошо?
— Да, — сказал я. — Она моя жена. И я люблю ее. Все хорошо. Хорошо.
Ари нахмурился. Потом на секунду отвлекся — глянуть, не подобрался ли «Кембридж Юнайтед» к мячу. И, по-моему, испытал облегчение, когда увидел, что нет.
— Правда? Все хорошо?
Я понял, что ему нужно больше информации.
— «Я до любви не жил».
Ари покачал головой, и на лице его возникло выражение, которое я теперь смело могу назвать замешательством.
— Кто это? Шекспир? Теннисон? Марвелл?
Я замотал головой.
— Нет. Это Эмили Дикинсон. Я читаю много ее стихов. А еще Анну Секстон. И Уолта Уитмена. Мне кажется, поэзия многое говорит о нас. Ну, о нас, людях.
— Эмили Дикинсон? Ты цитируешь Эмили Дикинсон на футболе?
— Да.
Я почувствовал, что снова выпадаю из контекста. А контекст — это все. У людей ничего не работает единообразно для всех случаев. Непонятно! Скажем, где бы ты ни находился, в воздухе всегда есть водород. Но это, пожалуй, единственный пример постоянства. Что такого особенного в футболе, если цитирование поэзии становится неуместным? Я понятия не имел.
— Точно, — сказал я и умолк, пережидая мощный коллективный стон, которым болельщики встретили гол от команды «Кеттеринг». Я тоже застонал. Вообще-то, стоны — занимательный и однозначно самый приятный аспект спортивных зрелищ. Правда, я, наверное, немного перестарался, судя по взглядам соседей. А может, они просто видели меня в Интернете.
— Ладно, — сказал Ари. — И как Изабель ко всему этому относится?
— Ко всему?
— К тебе, Эндрю. Что она думает? Она знает о… ну, ты понимаешь? С этого все началось?
Мой час наступил. Я глубоко вдохнул.
— Ты о секрете, который я тебе рассказал?
— Да.
— О гипотезе Римана?
Его лицо растерянно смялось.
— Что? Нет, дружище. Если только ты не ходишь налево с гипотезой.
— Так что за секрет?
— Что у тебя шуры-муры со студенткой.
— О, — с облегчением выдохнул я. — Значит, я точно ничего не рассказывал тебе о работе, когда мы последний раз виделись?
— Точно. Хотя на тебя и не похоже. — Он посмотрел на футбольное поле. — Так что, ты думаешь признаваться насчет студентки?
— Честно говоря, у меня немного помутилась память.
— Очень удобно. Идеальное алиби. Если Изабель узнает. Хотя для нее ты и так не герой матча.
— Ты о чем?
— Не обижайся, дружище, но ты рассказывал, каково ее мнение.
— Каково ее мнение… — я замялся, — обо мне?
Ари затолкал в рот последнюю пригоршню чипсов и смыл ее в желудок омерзительным фосфоросодержащим кислотным раствором, называемым кока-кола.
— По ее мнению, ты эгоист и гад.
— Почему она так думает?
— Возможно, потому что ты и есть эгоист и гад. Впрочем, все мы эгоисты и гады.
— Разве?
— О да. Это заложено у нас в ДНК. Докинз давным-давно нам это все разъяснил. Но у тебя, старик, ген эгоизма перешел на новый уровень. Подобный ген был, пожалуй что у кроманьонца, который размозжил камнем голову предпоследнему неандертальцу, а потом развернулся и изнасиловал его жену.
Ари улыбнулся и продолжил смотреть матч. Матч был долгий. Где-то во Вселенной образовались новые звезды, а где-то перестали существовать старые. Не в этом ли смысл человеческого существования? В удовольствии смотреть футбол — или по крайней мере в непринужденной простоте этого занятия? Наконец игра завершилась.
— Здорово было, — солгал я, когда мы выходили со стадиона.
— Разве? Мы проиграли четыре — ноль.
— Да, но пока мы смотрели, я ни разу не задумался о смерти и множестве других трудностей, сопряженных с тем, что мы смертная форма жизни.
У Ари опять сделался растерянный вид. Он собирался что-то сказать, но тут кто-то запустил мне в голову пустой жестяной банкой. Несмотря на то что банка летела сзади, я почувствовал ее приближение и быстро пригнулся. Ари ошеломила моя реакция. И думаю, метателя банок тоже.
— Эй, мудак, — сказал тот, — это ты у нас звезда «Ютьюба» голожопая? Жарковато, наверное? В полном-то прикиде?
— Отвали, парень, — нервно бросил Ари.
Метатель поступил наоборот.
Он пошел к нам. У него были красные щеки, очень маленькие глаза и засаленные черные волосы. Слева и справа от него шагали двое приятелей. Лица всех троих выражали готовность к насилию. Краснощекий наклонился к Ари.
— Что ты сказал, амбал?
— По всей видимости, порекомендовал вам двигаться в обратном направлении.
Мужчина схватил Ари за воротник.
— Думаешь, умный, да?
— В меру.
Я взял его за руку.
— Отвянь, извращенец долбаный, — гаркнул тот. — Я разговариваю с этим жирным ублюдком.
Мне захотелось причинить ему боль. Мною никогда не двигало желание причинять боль — только необходимость, а это большая разница. Но теперь я ощутил отчетливую потребность нанести краснощекому вред. Я слышал, как засвистело его дыхание, и сдавил ему легкие. В считанные секунды он уже хватался за горло.
— Мы пойдем своей дорогой, — сказал я, ослабляя давление на его грудь. — И вы трое больше нас не тронете.
Мы с Ари пошли домой, и нас никто не преследовал.
