– Чтобы он спас Молдову, – сказала она.
– Ступай теперь – сказала она.
А я, дед Василе, опустился на колени, и, чувствую подбородком соломинку, которую забыл вытащить, заплакал и сказал:
– Матушка, – сказал я.
– Да как же я пойду в Кишинев если до него 176 км, – сказал я.
– А железнодорожное полотно разобрали еще прошлым летом, – сказал я.
– Железо на гвозди, шпалы на дрова, – сказал я.
– А асфальтовая дорога 10 лет как не существует, – сказал я.
– Знаю, Василе, – ласково сказала мне Богородица.
– То враги все сделали… педики– антигосударственники, – сказала она.
– Ничего, ты тогда письмецо напиши, – сказала она.
– Левой рукой, или педика– писаря заставь, – сказала она.
– Чтобы если что за жопу его, а не тебя взяли, – сказала она.
– Ах тыкозел дед Василе! – это уже пишу я писарь.
– Да но почта уже 15 лет как не работает! – возопил я.
– Не ссы, фраер, я же Богородица, – сказала мне Богородица.
– Купи дед Василе курицу, – сказала Богородица.
– Спрячь в нее свое послание и отправь птицу в Генпрокуратуру, – сказала она.
– Да она пешком до Кишинева устанет, – сказал я.
– До второго пришествия идти будет! – сказал я.
– Благодаря мне она сможет летать, – сказала она.
– Но… – возопил я.
– Дед Василе ты начинаешь действовать мне на нервы, – сказала она.
Засверкали вдали молнии…
– Понял, понял! – возопил я.
…и вот, пишу это письмо и сую его в самое потайное место курицы, которая и впрямь уже взлетала пару раз и выполняла полеты над селом на бреющем, а также продемонстрировала нам всем «мертвую петлю», «петлю нестерова» и даже пробовала пойти на таран «Боинга», но, к счастью, не поспела выйти на курс заморской махины. Прилагаю также две фотографии премьер-министра Фелата, одну – пятилетней давности, в бытность его кандидатом, другую – нынче…»
…генеральный прокурор брезгливо отложил письмо в сторону – теперь понятно, что за разводы на нем были, подумал он, – и всмотрелся в фото. Так и есть… на одном премьер-министр Фелат, еще не премьер-министр, а простой кандидат в депутаты, был почти лысый. Сейчас всю его голову покрывала густая шевелюра… Так вот зачем понадобилась ему пересадка волос… подумал, цепенея от холодного ужаса, прокурор Зубец.
И засуха в этом году реально небывалая, подумал он. Пипец как страшно, подумал он.
Я спасу Молдавию, подумал он.
– И сделаю это прямо сегодня, – сказал он.
* * *
…наскоро позавтракав бычьим яйцом, в котором было запечено перепелиное, и все это с горсточкой красной икры – какой на ха продовольственный кризис, подумалось, – Генпрокурор оделся. Тщательно осмотрел себя в зеркало.
Сиреневая – цвета лица допрашиваемого, когда ему сдавливают горло, – рубашка.
Золотая, – словно солнце родины, – цепочка, скромная, не с руку толщиной, как у других, а с мизинец (все-таки должность предполагает некоторую… скрытность, понимал Зубец).
Лакированные туфли с острым носком, сияющие, словно меч правосудия.
Ну и по мелочи: зеленая барсетка, мобила на поясе, крестик в полкило, блестящий ремень с надписью «Айм соу бьютифул», и, конечно, меч правосудия.
Генпрокурор, когда занял должность, первым делом предписал всем прокурорам такой носить. Самый большой, по уставу, принадлежал ему – полутораметровый, в золотых ножнах, с клинком булатной стали и надписью на рукоятке, инкрустированной драгоценными камнями.
«Лимба ноастра е…» («язык наш это…» – рум.)
А дальше, на всякий случай, ничего не написали.
Оглядел себя еще раз, улыбнулся, зубом цыкнул. На заднем сидении служебного автомобиля газетку развернул. Морщась, прочитал о себе поклепы в проправительственной прессе. Заголовок на первой полосе газеты «Тимпа» гласил:
«Генпрокурор говорит дома по-русски»
Внизу была распечатка. Зубец, – все утро морщишься, с тревогой подумал он, как бы подтяжку делать не пришлось, – бегло просмотрел ее. Журналюги сраные не соврали. Все это и правда он сказал вчера дворнику.
– Твою мать сука на ха… – сказал он.
– Заманал млядь шаркать своей метлой гребучей, – сказал он.
– Садись на нее и уматывай отсюда как ведьма, – сказал он.
– Иствикская млядь, – сказал он.
Само собой, все это пришлось говорить по-русски! Ведь в языке Эминеску нет ругательств! Но педикам из «Тимпы» разве объяснишь?! Журналисты…
Им насрать на кого срать, лишь бы просраться!
…по пути в Дом правительства Генпрокурор заехал в церковь, где набрал во фляжку святой воды из бака с надписью «Святая вода». На всякий случай, купил еще освященный крест и свечей дюжину. Попросил благословения батюшки. В общих чертах, конечно.
– Благослови отче, – сказал он.
– На что? – сказал отче, включив диктофон.
– Не могу сказать, – сказал Генпрокурор, глядя на язычки свечей, танцующих в темноте храма, словно актриса Бьорк в художественном фильме «Танцующая в темноте», который в Молдавии показывали без звука, так как русскую озвучку Генпрокурор запретил, а румынские титры сделать не смогли, языкового запаса никому не хватило.
– И все же? – сказал бодро отче.
–… – упрямо промолчал Генпрокурор.
– Ну тогда иди и плати в кассу по тройному тарифу, – сказал обиженно отче.
– Благословить незнамо что, оно, конечно, дороже, – сказал он.
Генпрокурор уплатил, взял чек – чтобы как командировочные потом оформить, – и заскочил в поликлинику. Там взял справку, что девственник. На всякий случай – помнил по институту, что когда-то одна бикса спасла Францию, потому что целка была. Понятно, что формальность, но… Когда речь идет о вещах потусторонних, любая куриная лапка пригодится! – думал Генпрокурор, много читавший и про зомби на Гаити.
Потом – на работу. Там бегло просмотрел документы, сыграл в «Тетрис» со своим ноут-буком, и пробежался по коридорам. Стоны, крики, мольбы раздавались в кабинетах. Отлично, работа кипит, понял Зубец.
Заглянул в одну из дверей на выбор.
У окна трое парней своих – и один приглашенный из СИБ-а (КГБ – прим. автор.) курили. Посреди кабинета на стуле задержанный плакал. Генпрокурор пригляделся. Узнал тварь. То был Володька Лорченков, из писателишек, взятый по делу заговора против основ государственности Республики Молдова, подготовленному аккурат к празднованию 20—й годовщины государственности Республики Молдова.
Рождественский гусь, можно сказать!
