* * *
Наутро мужчины села держали совет.
– В селе завелась блядь, – сказал мрачно Петря.
– Но какая ммм, узкая, – сказал Гица.
– Такая ли блядь? – сказал старик Георге.
Все призадумались. Времена нынче свободные, девушка – кто бы она не была – подарила мужчинам села чистое, беспримесное блаженство…
– Так или иначе, мы должны знать, кто она! – сказал Гица.
– Верно!! – хором согласились остальные.
– Но как? – спросил Петря.
– Есть одна книжка… – краснея, сказал старик Георге.
Он был морщинистый и черный, как молдавский орех. Поэтому краснел Георге редко и, скорее, чернел еще больше. Все удивились.
– Дело в том, что в одной сказке, – сказал старик.
– Ну там что-то подобное было… – сказал он.
– Конечно, в молдавской сказке, настоящей молдавской, а не отвратительной оккупационной русской, – сказал он, поймав вопросительный взгляд учителя Лупу, который по совместительству работал стукачом,
– В общем, там девушку нашли по утерянному лаптю, – сказал он.
– Но у нас нет лаптя, – сказал кто-то.
– Но у нас есть воспоминания… о… о ее… о дыр… – сказал дед Георге.
– Достаточно, мы поняли тебя, – сказал Петря.
– В общем, если мы трахнем по очереди всех баб села, то выясним, какая из них вчера приняла нас у забора, – сказал Гица.
– Отлично! – воскликнул он. – Вперед!
– Но, получается… – сказал Петря растерянно.
– Получается, мы все здесь должны перетрахаться? – сказал он.
Дед Георге вздохнул.
– Можно подумать, можно подумать, – сказал он.
– Да вы и так здесь все уже перетрахались, – сказал дед Георге.
Все потупились.
Дед Георге был прав.
* * *
…Когда отгремели грохоты оргазмов каждой бабы села, которую покрыли все мужики – попробовать обязался каждый, чтобы не вышло ошибки, – мужчины снова собрались на сход. На утоптанном снегу околицы стояли они, суровые и немногочисленные, как волчья стая. Даже учителя Лупу заставили участвовать в поисках. Лица молдавских крестьян – суровые, изможденные, благородные, с намеком на происхождение от древних римлян, – были мрачны.
– Все не то, – сказал, еле ворочая языком, Петря.
– Были и узкие, да не те, – согласился Гица.
– Хорошо поработали, но результата нет, – согласился дед Георге.
– А всех ли мы перетрахали? – сказал кто-то.
Пересчитали еще раз. Действительно, перетрахали всех женщин, включая невесту, которая сама просила не делать для себя исключения.
– Неужели это был какой-то мужик? – сказал кто-то неуверенно.
Ответом было общее молчание. Верить в такой кошмар не хотелось никому. Внезапно молчание нарушило мычание коров.
– Му-му, – мычали коровы.
– Господи, опять Залупашка – вздохнул кто-то.
– Вот идиотка, – сказал кто-то.
И правда, только такая дебилка, как Залупашка, могла выгнать коров на выпас в декабре, когда везде лежит снег…
Коровы брели мимо мужиков, а Залупашка, кутаясь в старый тулупчик, шла за ними с хворостиной. Грязная, чумазая… Не подпрыгни ее налитые сиськи из-за кочки, на которую ступила девушка, может, Гица бы и не заметил ничего. Но Гица заметил. Он, семнадцатилетний, и самый молодой мужчина села, все еще хотел трахаться, в отличие от изможденных старших коллег.
– Слушайте, а… Залупашка? – сказал он мужикам.
– Это чмо? – сказал Петря.
– Гице, ты не натрахался? – сказал он.
– Иди подрочи, – сказал он.
– Ха-ха, – посмеялись все.
Но задумались. Для чистоты эксперимента…
– Вообще-то, – поправил очки учитель Лупу, – следуя элементарной европейской логике и методу исключения…
– Залупашка, – окрикнул дед Георге.
– Ась? – обернулась счастливая Залупашка.
Мужчины обступили девушку и дурочка почувствовала на себе десятки рук. Девушку бросили на тулупы, которые расстелили прямо на снегу. Стали проверять ее, так сказать туфельку – как выразился стыдливо учитель Лупу, – причем, ради экономии времени, со всех сторон и одновременно.
– Хорошо как, – думала Залупашка.
– Не обманул фей, – думала Залупашка.
Внезапно тучи на миг разошлись и среди них выглянуло любопытное Солнце.
Светило словно заглядывало: что там, в Молдавии, нынче?
А творились там такие любопытные вещи, что Солнце светило до самого вечера.
* * *
Спустя девять месяцев Залупашка родила тройню.
Здоровые, крепкие, малыши радовали мать и отца, в роли которого выступали все мужчины села. Залупашка теперь жила в богатом доме, и забот не знала. Еду ей готовили лучшие стряпухи деревни, убирались ее сестры, а мамаша униженно умоляла простить за прошлые оскорбления. Залупашка простила. Она вообще незлобливая была. И фея она убила не потому, что злилась на что – наоборот, все случилось, как он и сказал, за исключением «залететь» – а потому что священник велел.
– Это не фей, а суть есть волхв, – сказал батюшка Паисий, утираясь, после исповеди.
– А волхвов уничтожали в старину так, – говорил он, наяривая Залупашку по новой, п тому что оторваться от нее ну никакой возможности не представлялось.
– Запирали в срубах и сжигали! – говорил он.
Так что Залупашка вечером заперла двери дома, где хоронился от властей фей, забила окна и подожгла. Фей матерился и кричал, что отец Паисий просто ревнует, но разве же Залупашке постигнуть мужские разговоры? Что велели, то и сделала. А потом вернулась домой, где ее уже ждал Петря. А на утро пришел Гица. В обед – дед Георгий. И так все мужики села – мужья Залупашки – по очереди. И женщины на Залупашку из-за этого вовсе не дулись, ведь мужчины возвращались от нее счастливые, веселый да ласковые.
В общем, из-за Залупашки расцвело все село.
И сама Залупашка, конечно, тоже расцвела, словно подсолнух летом.
Иногда ночами она вставала, и, не веря своему счастью, глядела на малышей, спящих в своей колыбельке. Выглядывала в окно. Глядела, как молодой месяц серебрит снежок на поле за селом. Любовалась играм зайчишек неразумных, скакавших по полю этому. Глядела, как из-за снега, облепившего деревья, с хрустом отламываются толстые сучья. А тонкие, подрожав и согнувшись, – чуть не до земли, – осыпают с себя снег и возвращаются на место, как ни в чем не бывало.
– Мягкость побеждает силу, – думала она.
