…на втором часу кузнец не выдержал и стал кричать. Уж больно неотесанной была солдатня, по очереди подходившая к нему выпытывать секрет Кукурузного Меда. А шаман, – хоть и сильно скрипел зубами, – но молчал. Так бы и бились безрезультатно каратели над двумя последними молдаванами, если бы не смышленый денщик Лоринкова.
– Ваше сиятельство, – сказал он тихонько штабс-капитану.
– По пяткам их, – сказал он.
– Бить по пяткам! – велел Лоринков.
После этого, наоборот, шаман начал орать, а кузнец запыхтел, но не проронил ни крика. Капитан, спросонья, щурился на опушку, трупы туземцев, остывшие котлы… Как всегда, когда поспишь днем, болела голова.
– Капитан, – сказал вдруг кузнец, у которого на ноге из-под окровавленного мяса показалась кость.
– Ну? – сказал Лоринков.
– На пару слов, капитан, – попросил кузнец.
– Слушаю, – сказал Лоринков, подойдя, и глядя брезгливо.
– Капитан, я расскажу, – сказал кузнец шепотом.
– Только шамана убейте, – попросил он.
– Стыдно… предавать, – сказал он.
Экий стервец, подумал удивленно капитан. Животное животным, а однако же, и человеческое не чуждо… Не забыть бы записать, подумал Лоринков, мечтавший втайне сделать писательскую карьеру и издаться где-нибудь в Костроме, где, по слухам, работали еще цеха переписчиков. Потому, кстати, Лоринков и переметнулся к русским.
– За то, чтоб книжку издать, – говорил честолюбивый Лоринков, – можно и родину продать!
Правда, как и все молдаване, не очень задумывался о том, что книжку сначала нужно написать. Впрочем, все это далекое прошлое, знал Лоринков. Как и его происхождение, о котором капитан уже и забыл. Это было… словно труп в кухонном шкафу, подумал Лоринков, так и не выучивший русский язык как следует. Это его, впрочем, нисколько не выдавало. Все русские военные говорили по-русски очень плохо…
Лоринков кивнул, подошел к шаману. Обнажил палаш, примерился, размахнулся… Покатилась голова предпоследнего молдаванина по окровавленной траве, и остановилась прямо у пояса в землю ушедшего Штефана… Равнодушно глядел основатель молдавской нации на то, как умирали последние люди ее… Солнце наполовину уже за лесом скрылось…
– Ну-с, животное, – сказал штабс-капитан Лоринков кузнецу.
– Теперь изволь рецепт Кукурузного Меда поведать, – сказал он.
Кузнец, скрестив руки на груди, гордо ответил:
– Умрет он вместе со мной.
– А шамана я потому попросил убить, чтоб не выдал он секрета, – сказал кузнец.
– Не был я уверен в шамане, – сказал кузнец.
– А мне смерть не страшна, – сказал кузнец.
– С народом моим помру, – сказал он.
– И рецепт меда кукурузного навсегда в могилу уйдет со мной, – сказал он.
– Так надо, – прохрипел он.
– Тайна кукурузного меда уйдет в небытие… – сказал он.
–… вслед за последним молдаванином, – сказал он.
И ушел в небытие.
Глядя на то, как солдаты пытаются привести в чувство кузнеца, забитого до смерти, штабс-капитан Лоринков вынужден был признать, что туземец оказался прав. Как ни пытали кузнеца, он предпочел умереть. И, стало быть, кукурузный мёд, вслед за молдаванами, птицей додо и стеллеровой коровой, ушел в прошлое навсегда, знал Лоринков.
Все это, впрочем, казалось скучным и неинтересным.
Штабс-капитан понял вдруг, что очень устал.
И ничего, – совсем ничего, – не хочет.
* * *
Ночью штабс-капитана разбудил слабый шепот.
– Ваше высокоблагородие, – шептали над головой капитана.
Тот, не удивившись, сел. Денщик всегда предпочитал стучать на провинившихся по ночам. Но на этот раз разбудил он капитана совсем по другой причине. В руках денщик держал табличку из глины.
– Ваше превысокоблагородие, – сказал тихонько денщик.
– Ваше королевское величество, – сказал он.
– Пока вы изволили отдыхать, я тут рецептик, – сказал он.
– Того… – сказал он.
– Они, его, оказывается, в тайнике хранили, – сказал он.
Бережно протянул Лоринкову табличку с рецептом кукурузного меда. Штабс-капитан сел. Храп раздавался над поляной. Вдалеке маячил неясной тенью памятник Штефану. Пахло невыносимо трупами, которые, конечно же, не закопали. Лоринков потер виски.
По низкому бессарабскому небу сползали крупные да влажные, – словно слезы – молдавские звезды… А ведь я один теперь, совсем один, понял Лоринков. Последний из молдаван, вдруг вспомнил все про себя он…
Молчал штабс-капитан долго. Денщик смотрел выжидающе.
– Молодец, Сергунька, – сказал Лоринков.
– Будешь за это у меня еще и ординарцем, – сказал он.
– Ваше благородие, – сказал Сергунька, упал на колени и вдруг заплакал.
– Я ведь… ваш благородь… я ведь знаю… все про вас, – сказал он, рыдая.
– Я ведь и сам – последний еврей… – сказал он.
– Я никому не скажу ваше благородие, я на вас век молиться бу… – сказал он.
Лоринков, словно с недоумением глядя на затылок денщика, бросившегося целовать левую руку, выхватил палаш правой. Отойдя на шаг назад, рубанул что есть силы. Поглядел, как денщик уткнулся лицом в землю, словно на вечерний намаз. Отвернулся брезгливо от разрубленного затылка. Посмотрел на табличку, шевеля губами, потом бросил ее оземь.
Наступил, растоптал.
– Сергунька, Сергунька, – сказал он трупу, повышенному до ординарца.
– Вы, евреи, себя еще понапридумываете, – сказал он задумчиво.
– А мы, молдаване, и правда кончились, – сказал он грустно.
Вышел из лесу, побрел к холму у реки. Там остановился и огляделся. Шумел где-то внизу Днестр, усеянный отражениями звезд. Молдавская ночь – жирная, густая, словно вино, которое ренегат Лоринков, конечно же, помнил, – окутывала мир. Выглядел он сейчас совсем как до войны. Словно и не было Катастроф, резни, бойни, горя, бед… Ночь все спрятала, и выглядела сейчас Молдавия непривычно мирной, непривычно тихой, непривычно спокойной.
– Да, – сказал капитан.
Достал из кармана пистолет, украденный в штабе когда-то.
– Тайна кукурузного меда и правда уйдет в небытие… – сказал капитан.
–… вслед за последним молдаванином, – сказал он.
Но потом опустил руку и сидел над рекой до самого утра. Лишь когда звезды перестали отражаться в посветлевшем Днестре, штабс-капитан решился.
От выстрела над лесом взмыло воронье.
На своем поле и тыква ананас
Свою первую тыкву Санду помнил, как будто встретил ее вчера.
