– Ишь, суки, Европу им подавай, – прошептал он.
Но лицом ничем злобы не выдал, лишь калмыцкие скулы обострились, да запали глаза. А повидать им пришлось немало. Даже сейчас Лоринков – по легенде приезжий, – смотрел во все, что называется, глаза. Было их у него два. И видели они, как по брусчатке проспекта Евроинтеграции несутся электромобили в виде лошадей, как идут по тротуарам счастливые крепкие молодые люди в фартуках и со значками Евросоюза на груди, как смеются, обнажив свои молочные груди, молодые молдаванки. Новая мода Молдавии, – в которой он воевал, которую покинул, и в которую вернулся недавно инкогнито по поддельным документам, – смущала Лоринкова. Девки ходили, заголив груди. Парни тоже обнажали торсы. Все, кто был старше сорока лет, прикрывали верхнюю часть тела флагом Евросоюза. Люди шли по проспекту и счастливо смеялись, они хрупали крепкими, ровными зубами красивые большие яблоки, щелкали черные, как нефть, семечки, кусали золотистые пирожки… Молдавия процветала.
– Как все это не похоже на заверения нашей пропаганды, что комиссары вот-вот сдадут Кишинев экспедиционным войскам из России и Украины, – горько прошептал Лоринков.
– Как все-таки врут газетчики, – посетовал он про себя на газеты, вводившие в заблуждение весь мир.
Лоринкову вспомнился разговор с молодым молдавским комиссаром, которого он, с бандой налетчиков, сумел схватить на границе с Украиной. Комиссар был кучерявый, смешной, картавый и умирал достойно.
– Господа! – крикнул он банде Лоринкова.
– Это бывший тянет вас в пропасть! – крикнул он, указав на Лоринкова.
– Возвращайтесь в Молдавскую республику, строить евроизм! – крикнул он.
– Родина и народ простят вас и дадут вам ша… – крикнул он.
– Э, кха, э, – сказал он.
– Фрх, – прохрипел он.
– Уфс, – просипел он.
–… – промолчал он.
И заболтался на ветру, повешенный безжалостной рукой палача. Лоринков, несмотря на то, что поставил на карабине еще одну зарубку, доволен не остался. Сколько силы было во взгляде комиссара! Видать, у господ в Кишиневе все не так плохо, как нам хочется думать, решил он. Дома, в конуре под Киевом, Лоринков пил самогонку и тревожно вздрагивал в сырой постели. Неужели… думал он. Неужели все кончено, думал он. Неужели…
Мысли об этом были так невыносимы, что на следующий же день Лоринков ехал в Москву на перекладных, предложить свои услуги КГБ, чтобы быть засланным в молодую Молдавскую Европейскую Республику. Лежа в санях, которые тащили по весенней распутице, Лоринков вспоминал дом, революцию и войну, бегство из страны…
Похрапывая, он уснул и спал тревожно до самой Москвы.
* * *
В Москве Лоринкова в контрразведке напоили водкой, растерли спиртом, и вручили новые документы. Согласно им, он был герцогом, сторонником европеизма, и попал в рабство к русским в 2015 году, во время оккупации Молдавской республики войсками Совкантанты. Был сослан в лагеря под Колымой, оттуда бежал, в Москве прятался в квартире академика Боннэр, и затем, – по линии подполья Эха Свободы, – был переправлен к границе с буферным государством Украина.
– Главное, не забывать, что в Молдавии все изменилось, – строго предупредил Лоринкова седенький подполковник русской контрразведки.
– Помнить, что в случае провала вас ждут насмешки и презрение, – сказал он.
– Но и тогда вам нельзя будет раскрывать себя, – сказал он.
– Просто молча примите все испытания, которые пришлет вам судьба, – сказал он.
– Ясно, – сказал одичавший во время жизни у границы Лоринков.
– Чем вы там занимались? – спросил его подполковник.
– Жил у границы, устраивал налеты на молодую Еврореспублику, – признался Лоринков.
– Бандитизмом занимались, – понимающе кивнул разведчик.
– Ну, а что мне оставалось? – спросил Лоринков, закурив папиросу «Кремль».
– Господа евровички выхода нам, бывшим, не оставили, – сказал он, сощурясь с ненавистью.
– Это они так нас называют, – сказал он с ненавистью.
– Мы, изволите-с видеть, бывшие, – сказал он.
– Помеха, так сказать, на пути Молдавии в Европу, – сказал он.
– Бибилиотекари-с, писатели, журналисты, филологи, инженеры, и все, у кого есть высшее-св образование-с, – сказал он.
– Вы бросайте это-с с-канье-с, – сказал подполковник сочувственно.
– Иначе они сразу вас, как бывшего, разоблачат, – сказал он.
– Вот ваши документы, вот оружие, и вот новая одежда, – сказал он.
– И смотрите, в случае провала мы вас не знаем, – сказал он.
– Конечно-с, – сказал Лоринков.
– То есть, конечно, – сказал он под внимательным взглядом полковника.
– Вот и славно, – неожиданно тепло улыбнулся подполковник и лицо его преобразилось, стало домашним, добрым, таким… своим.
– Чайку? – сказал он утвердительно, и крикнул в слуховую дырку.
– Катенька, принесите-ка нам чайку! – крикнул он
В кабинет, виляя бедрами, зашла Катенька. В руках она держала поднос под хохлому с чайником, где плавала четвертушка пакетика «Дилмах» и лежали на блюдце две конфеты с коровками на этикетке. Близорукий Лоринков прищурился.
– Му-му, – сказала Катя, поймав взгляд гостя.
– Да вы угощайтесь, – сказала она.
Лоринков взял конфету, и протянул подполковнику. На груди офицера блеснул именной значок-бейджик. Значок представлял собой большого жестяного дятла с красной шапочкой. На дятле была надпись «птица-кардинал». И вторая, побольше. «Стукач второй степени, Виктор Шендэрович», прочитал Лоринков.
– Ну, оттрахайте Катю на дорожку, – сказал подполковник КГБ и стукач второй степени Шендэрович.
– У нас в КГБ традиция такая, – поднял он руку протестующе.
– На удачу! – сказал он.
– Чтоб вернуться, – сказала он.
– Простите, а не вы ли… – спросил, расстегиваясь, Лоринков.
– Я, я… – сказал подполковник горько.
И смущенно стал перебирать бумаги изуродованными пальцами.
– Ничего, – сказала Катя.
– Зато стукач из него получился классный, не то, что сатирик, – сказала она.
– Правда? – с надеждой спросил подполковник.
Лоринков сочувственно промолчал и приступил к Кате. Подполковник КГБ Шендэрович встал, вытянулся, и замер по стойке смирно, отдав честь. Катя застонала и сказала:
– Давай, шпиончик.
Лоринков запыхтел.
Сверху на них ласково глядел портрет белозубого президента Российской диктатуры в шапочке с кисточками и ритуальным чеченским ножом. Портрет был подписан.
