Были времена, когда я страстно жаждал вступления в этот Союз, когда едва ли не с благоговением принимал из рук председателя Приемной комиссии Сергея Антонова стильную членскую книжечку. Даже не верилось: вот я, вчерашний молодой врачишка, стал настоящим профессиональным писателем, членом Союза. Начинались 60-е годы.
В те времена, хотя фразеология официальных заклинаний была все той же, все-таки трудно было не различить в президиуме отдельные индивидуальности, хотя сногсшибательного нашего председателя Константина Федина
[252]
, известного под кличкой «чучело орла», или луноликого Александра Твардовского, или массивного, бывшего Серапионова брата Николая Тихонова, или Константина Симонова с его под-хемингуэевским шиком, или хрупкого лесовичка Константина Паустовского, или косолапого, полного иронии Павла Нилина, или даже полумифического парижанина Илью Эренбурга, или даже (в этом случае слово «даже» идет с обратным эренбурговскому смыслом) драматурга Георгия Мдивани, с именем которого связан один из шедевров внутрисоюзного фольклора: «Искусству нужен так Мдивани, как заду ржавый гвоздь в диване», – словом, индивидуальностями Союз был в те годы довольно богат, несмотря на то что все эти индивидуальности проходили по разряду «подручных партии».
Однако в начале шестидесятых Союз начал меняться, в него вливалось наше поколение. Старая сталинская гвардия, несмотря на присутствие в ее составе людей талантливых и профессионально искусных (не откажешь ведь в профессионализме даже и Федину, автору романа «Города и годы»), уже сказала свое слово. После первого в истории литературы соцреализма бунта, связанного с выпуском альманаха «Литературная Москва» (бунт был поднят именно «сталинской гвардией», а не какими-то диссидентами), писатели старшего поколения дружно предали Пастернака, почили на лаврах взаимопривязанности, взаимопозора. Желанной тишины, однако, партия не добилась. Выразительно молчал Эренбург (не прошло и трех лет, как стали выходить его знаменитые мемуары), Твардовский уже начинал перетряхивать старье «Нового мира», дерзили время от времени «окопники» в лице Бондарева и Бакланова, а самое главное – ежедневно (не в переносном, а в буквальном смысле) появлялись новые писатели из числа людей, не достигших и тридцатилетнего рубежа, то есть по-настоящему молодые писатели.
Такого бурного омоложения своего состава Союз писателей не знал ни до ни после. Мощно вломился через резные дубовые двери похищенного у графа Олсуфьева особняка на Поварской (ныне Воровского
[253]
) отряд бунтарей-поэтов во главе с Евтушенко и Рождественским (подумать только, даже ведь и Роберт, нынешний трижды секретарь-лауреат, в то время считался бунтарем), за ними ввалились Вознесенский, Ахмадулина, Окуджава (и это несмотря на фельетоны в газетах и обвинения в мелкобуржуазном хулиганстве). Потом Коржавин
[254]
, Юнна Мориц, Куняев, Панкратов, Хабаров, Кашежева, Луговой и прочие, и прочие, включая и шваль вроде Фирсова и Чуева.
Вот имена молодых писателей, принятых в Союз в самом начале шестидесятых годов. Анатолий Гладилин (эмигрировал в 1976 г.), Анатолий Кузнецов (не вернулся из загранкомандировки, умер в Лондоне в 1979 г.), Владимир Максимов (выехал из СССР в 1974 г. и был лишен советского гражданства), Владимир Войнович (выехал из СССР в 1984 г., лишен гражданства), Георгий Владимов (выехал в 1983 г., лишен гражданства)… Из не попавших в канитель прямой конфронтации с соцреализмом основных имен того времени, так называемого «четвертого поколения» (по терминологии, пущенной в ход тогдашним либеральным критиком, ныне самым щетинистым трезором соцреализма Феликсом Кузнецовым), можно назвать, пожалуй, только моряка Виктора Конецкого да незабвенного нашего Юрия Казакова.
Нынче иногда в эмигрантской среде можно слышать ворчание по адресу бывших членов Союза писателей: вот, мол, протиснулись в совэлиту, обзавелись книжечками, нахапали привилегий, казенной славы, деньжат, а теперь, хитрецы, за неказенной славой погнались. Фактически в те первые годы не было у нас никаких привилегий, с элитой мы были на ножах, а слава наша была не казенной, а настоящей, литературной – энтузиазм читателей по заказу не возникает.
Конечно, «зубры» СП СССР имели на молодое поколение свои виды и прежде всего собирались нас как следует обломать и обмять, однако мы чувствовали себя в Союзе мощной наступательной группой и обламываться не собирались. В Союзе возникало новое, беспрецедентное настроение. Можно вспомнить хотя бы знаменитые выборы 1962 года, когда впервые за всю историю был попросту разгромлен список парткома и забаллотированы сталинисты, возглавляемые зловещим триумвиратом Кочетов – Софронов – Грибачев.
Все это рассказываю я сейчас, чтобы напомнить, что не всегда Союз был стоячим болотом, той серой неразличимой массой, какой увидели его по телевизору сентябрьским днем 1984 года москвичи и вашингтонцы. В Союзе писателей был Солженицын, именно там, в СП зародилось движение советской интеллигенции 60-х годов, известное как «подписантство», когда стали составлять и подписывать множество писем протеста против начавшегося в стране неосталинизма. Еще в 70-х годах человек четыреста наших коллег собралось на похороны убитого кагэбэшниками поэта Кости Богатырева. Члены Союза создали прогремевший по всему миру альманах «Метрополь». Но это уже был последний случай «непослушания», последний знак творческой жизни. И вот теперь эта серая пиджачная масса на экране телевизора. «Глухие восьмидесятые», как нас учили в школе. Очень глухие.
Воспоминания под гитару
[255]1
Родоначальник советской «гитарной поэзии» Булат Окуджава поет в библиотеке Смитсониевского замка в Вашингтоне. По вертикали эта комната в три раза длиннее, чем по горизонтали, высоченный сводчатый потолок, стрельчатые окна – «замок» был задуман как имитация британской готики, но теперь уже и сам стал готикой, ему не менее ста пятидесяти лет. За спиной у певца бюст Вудро Вилсона, выполненный в черном камне. Сомневаюсь, что певец знает, чей это бюст. Я и сам долго не знал чей, хотя провел в замке целый год, пиша роман «Бумажный пейзаж». Знал только, что это не Ленина бюст. По стенам библиотеки толстенные фолианты в кожаных переплетах, сомневаюсь, что ими кто-нибудь когда-нибудь пользуется. Внимание обычно сосредотачивается на стендах периодики; журналы всех стран и направлений, вплоть до румынской «Скынтейи».
Булата представляет аудитории профессор Джозефин Уолл, которую в вашингтонской общине «русистов» называют Джози, молодая женщина, прекрасно говорящая по-русски. Здесь же присутствует профессор из Оберлина, штат Охайо, Владимир Фрумкин, бывший ленинградец, именно тот самый, что выпустил в Штатах уже два двуязычных сборника песен Окуджавы с нотами.
