— Быть может, он молится.
— Мне бы не хотелось ему мешать.
Они переглянулись.
— Я не видела, как он поднимался, — заметила мисс Демпси.
— Или спускался.
— Мне остается думать, что он у себя.
— Разумное допущение. Всякий бы его сделал.
— Или всякая. — Мисс Демпси подошла к лестнице. — Отец Фладд! — тихо позвала она. — Отец Фладд!
— Не ждите ответа, — сказал Ангуин.
— Он не хочет прерывать молитву.
— Но мы можем полагать, что он слышал.
И при том оба были уверены, как никогда и ни в чем в жизни: наверху никого нет. Угольки с тихим шуршанием сыпались через каминную решетку, на стене по-прежнему умирал распятый Спаситель, на церковном дворе плыли по воздуху осенние листья, птицы нахохлились на деревьях, в земле извивались червяки.
— Поставить чайник? — спросила Агнесса.
— Нет, я выпью стаканчик виски и почитаю книгу, которую одолжила мне прихожанка.
Он чуть было не сказал «оставила мне в наследство», но вовремя прикусил язык.
Мисс Демпси кивнула. Фладд, конечно, у себя в комнате, молится. Филомена, конечно, в монастыре, метет кухонный коридор под присмотром сестры Антонии. Все там, где им надлежит быть, или по крайней мере мы можем притвориться, будто это так. Бог на небесех, на земли мир, во человецех благоволение? «Черт побери, — подумал отец Ангуин, — а ведь, похоже, и правда…»
Он сидел, вертя книгу в руках. Затертый, в пятнах, желтовато-коричневый переплет. «Вера и мораль для католического быта. Ответы на вопросы мирянина». Отпечатано в Дублине в 1945 году. Nihil obstat: Патриллиус Даган. Дальше стоял имприматур
[54]
самого архиепископа Дублинского с маленьким крестиком подле имени.
Она всё брала оттуда, думал отец Ангуин, все наши разговоры; какая сокровищница правил, какой кладезь консервативных предписаний. Вот она, старая вера во всей своей полноте; добрая старая вера, где нет места сомнениям и разномыслию. Правила поста и воздержания, и ни слова о рок-н-рольных танцклубах. Диатрибы против нечистых мыслей, и ни слова об актуальности. А вот на потертом корешке имя и фамилия составителя: преподобный (в ту пору) Айдан Рафаэль Краучер, доктор богословия — епископ собственной персоной.
«Я буду хранить ее под подушкой, — решил отец Ангуин, — и черпать из нее все новые издевки. Как я буду изводить епископа его прежними взглядами, вворачивать между делом то один вопрос, то другой. Он у меня постоянно будет жить в страхе. «Допустимо ли замешивать тесто на топленом сале, или оно годится только для жарки рыбы?» Этими вопросами он добыл себе епископскую кафедру. Никто из нас не знает своего будущего, а кое-кто не помнит даже своего прошлого».
Вопрос: «Почему на католических благотворительных базарах разрешают гадания?» Ответ: «Эту практику ни в коем случае не следует поощрять. Существует множество куда более достойных развлечений». Вопрос: «Иногда в католических церквях на воскресных великопостных вечернях прихожан обходят с кружкой для сбора пожертвований. Правильно ли это?» Ответ: «Это всегда правильно, а порой и необходимо».
«Я знал, что она все читает с бумажки, и подозревал, что у нее есть все ответы», — сказал отец Ангуин про себя. На форзаце круглым школьным почерком было выведено: «Димфна О’Халлоран». Это все, что она привезла из Ирландии, подумал он. И эту единственную свою вещь она оставила мне.
Он перелистал несколько страниц назад и начал читать предисловие. «Божественное Откровение и двухтысячелетний опыт сделали Церковь несравненной наставницей во всех областях человеческого существования. Нет такой житейской ситуации, такой сферы личной или общественной деятельности, в которой наша Святая Матерь не могла бы нас научить, ободрить, предостеречь или направить исходя из глубокого знания человеческих умов и сердец, поступков и обыкновений».
«Двухтысячелетний опыт», — повторил про себя отец Ангуин и сам поразился этой мысли. Он, не глядя, взял виски, отхлебнул глоток и тут же удивленно отвел стакан ото рта и оглядел на просвет. По всем внешним признакам это было виски, по вкусу — вода. «Ах, Фладд, — подумал он, — ах ты, ученик чародея. В этот раз ты все перепутал, совершил чудо наоборот. Ты загасил небесный огонь, взял божественное и превратил в обычное человеческое, променял дух на влажную теплую плоть».
А тем временем Перпетуя бежала в темноте, твердя про себя: «Я поймаю ее на станции». Она не задумывалась, как выглядит, когда мчалась, отдуваясь и высоко подобрав рясу; чулок порван, туфли исцарапаны, крест на шнурке бьет по тому месту, где у мирянок бывает грудь. Она бежала, пригнувшись, и время от времени останавливалась, чтобы выпрямиться, помассировать ребра и поискать взглядом жертву. На каждой лестнице через изгородь она прочесывала глазами местность. Беглянка уже исчезла из виду, но Питура думала: «Я поймаю ее на перроне».
Она успела приметить белый вымпел на высокой жердине, который бился и плескал под ветром, и смутно распознала в нем что-то церковное, что-то такое, перед чем захотелось преклонить колени. Однако Перпетуя не поддалась этому желанию. «Я поймаю ее на платформе, — думала она, — и приволоку обратно, я протащу ее по главной улице на виду у всех, я сорву с нее эти тряпки и запру ее в келье до приезда епископа, а там уж мы с нею разберемся, мы разберемся с этой паршивой тварью».
Сердце колотилось, в ушах стучало. Питура была уверена, что успеет: до тропы, ведущей к станции, оставалось совсем немного. Когда она повернула вниз, над огородами у нее за спиной внезапно сомкнулась тьма, тот самый катящийся с пустошей ночной мрак. Между курятниками алела красная точка: наверное, там кто-то стоял и курил.
Она почти выскочила на тропу, ведущую к станции, когда из-за кустов выступила человеческая фигура и преградила ей путь. Настоятельница вытаращила глаза. Она знала этого человека, однако от происшедшей в нем перемены у нее похолодела кровь.
— Какой кошмар! — выговорила мать Питура, замерев на лестнице через последнюю изгородь.
Ройзин О’Халлоран стояла на перроне, двумя руками сжимая саквояж — наизготовку, как будто поезд может появиться в любой миг. Она смотрела на пути. Клетчатый платок шумно хлопал на ветру, пальцы посинели от холода. На одном из них поблескивало бумажное кольцо.
Со стороны пустошей должен был подойти поезд, но что, если в Шеффилде сегодня выпал снег? Что, если Вудхед заблокирован и надвигается метель? Снегоочистители на путях, стрелки обмерзли, в пустошах овцы погребены в сугробах. Замотанные шарфами спасатели с заиндевелыми усами откапывают людей. Она представила, как сидит в зале ожидания, на скамье, на которой недерхотонцы вырезали свои магические руны, и слышит голос из репродуктора: «Сегодня поездов не будет».
