Сначала мне показалось, что и внутри конверт пустой. Чтобы убедиться в этом, я растянул его и заглянул глубоко внутрь.
Там лежала такая же длинная и узкая, как конверт, бумажка. Как положено серьезным бумагам – несколько раз в жизни я такие видел, – эта была покрыта мелкой цветной, серо-зеленой, сеточкой и какими-то тенями, которые, как я вспомнил, называются водяными знаками.
Сунув конверт вместе с бумагой во внутренний карман куртки – не рассматривать же документ в толпе, я побежал за троллейбусом и успел-таки влезть в него.
Пришел я на работу по обыкновению раньше всех. Такой у меня характер – всегда боюсь опаздывать. И не опаздываю, но это не имеет никакого значения, потому что и опаздывать мне некуда, и успевать не за чем…
Серо-зеленая бумага с водяными знаками содержала следующую короткую надпись:
ОДИН МИЛЛИОН
А наискось, через эту надпись и всю бумагу тянулось черное, слегка смазанное – будто оставленное печатью – слово
НЕРАЗМЕННЫЙ
Вот так.
И ведь была это чистая правда: именно миллион и действительно неразменный.
К вечеру, сделав самые необходимые покупки и потратив на это весь рабочий день… Впрочем, на работе я, конечно, уже написал заявление по собственному и неожиданно для себя расстроился, что никто особенно не расспрашивал о причинах, а начальство не удерживало… Итак, к вечеру, успев почти оформить покупку новой квартиры и такой машины, о которой даже не мечтал, я убедился, что все правда: миллион неразменный. То есть даже получается не один миллион, а сколько угодно – просто в кассе списывали его номер не один раз, а три, или пять, или сто пятьдесят… Получалось, что это такая безлимитная карточка странноватого вида, только и всего. Как положено – с длинным номером, тянущимся по нижнему краю.
Вечером я сидел в кафе – не из тех, где домашние котлеты, а из самых дорогих, где даже музыки нет. Ведь у нас музыка везде, я один раз лежал на носилках в приемном покое больницы, а надо мной играла музыка, и отнюдь не Шопен для тренировки, а веселенькая и громкая… Да, так вот: я сидел в кафе, понемногу выпивал и чуть-чуть закусывал, миллион лежал во внутреннем кармане, на всякий случай застегнутом на обычно не используемую пуговицу, а я, выпивая и закусывая, думал.
Я думал о том, о чем сказал вам вначале: о том, кому какие положены деньги. И получалось, что миллион, да еще неразменный, мне никак не положен. Деньги сверх зарплаты у меня иногда бывали, но быстро и незаметно расходились, не оставляя почти никакого следа в моей жизни. И она шла себе, и шла, и шла… А теперь? Добро бы просто миллион, не так уж это и много, даже в любой, самой твердой валюте, тем более что миллион списывается в валюте страны сегодняшнего проживания. Вон за квартиру платил, так бухгалтерша устала номер моего миллиона списывать, в рублях же… Но неразменный миллион не кончится никогда, и это совсем другое дело. Жизнь меняется радикально, полностью. А хочу я изменить свою жизнь? Просыпаться в огромной комнате с видом на московские крыши, ездить на огромной машине, на которую оглядываются в потоке, не ходить на работу – при том, что больше ходить мне некуда…
Не хочу.
Обманывать мне некого, сам себе говорю – не хочу.
Если бы кому-нибудь этот миллион отдать, кому он нужнее…
Есть такие люди даже среди моих близких. Им действительно нужно, а мне, оказывается, не нужно ничего.
Но я достаточно сведущ в волшебных неразменных миллионах, чтобы понимать – в руках любого другого человека бумажка не будет иметь силы.
Это послано мне.
Я расплатился, привычно отметив, что без музыки получается дороговато, и быстро пошел к метро.
Там я положил конверт на то же место, где взял.
Привет, следующий миллионер.
Может, конверт и сейчас там лежит, сходите, гляньте на всякий случай. А мне еще отказы от квартиры и машины улаживать…
{ – }
Я посмотрел в окно, а там нет ничего.
Нет старой яблони, потрясающе цветущей, так что в мае перед моим окном второго этажа повисает белое кружево.
Нет облинявшего, когда-то темно-зеленого глухого забора, которым я безуспешно пытался отгородиться от шумной проезжей улицы.
Нет подсохших стеблей неведомых мне, еще в середине лета осыпавшихся темно-розовых цветов.
Нет растрескавшейся асфальтовой площадки перед воротами – для стоянки автомобиля, которого давно нет, а на асфальте валяется, перекатывается со спины на живот палевая кошка – но и ее нет.
Нет серого, ровно подсвеченного неприятным рассеянным светом неба.
Моей комнаты второго этажа, из которой я смотрю на все, чего нет, тоже нет.
И дома, на втором этаже которого я почти безвыходно живу, нет.
Нет душевой, в которую прямо из моей комнаты ведет туго закрывающаяся дверь.
Нет первого этажа с ванной, гостиной и еще двумя комнатами.
Нет, вероятно, и кухни, куда я собирался спуститься к завтраку.
И завтрака нет.
И нет никого из домочадцев, никого.
Ни кошек, ни людей.
Комната жены, которая была на втором этаже, дверь в дверь с моей, исчезла.
Пусто.
И меня нет.
Не могу сказать, что я испытываю неприятное и сильное чувство оттого, что нет ни живых существ, ни предметов.
Нет – и ладно.
Я уж привык к тому, что по утрам мир возвращается из пустоты постепенно.
Мир возвращается ко мне, и я возвращаюсь в мир в течение нескольких минут.
А кто скажет, что это нелепые измышления автора и пустая его фантазия, тот пусть прислушается завтра утром к своим ощущениям и всмотрится в окружающее.
И когда вся действительность вернется к нему, пусть найдет в себе мужество признать, что я ничего не выдумал.
Конечно, это сложновато для сказки.
Но я и не обещал простоты.
Алиса, или Стакан без стенок
В конце концов я плюнул и выключил ноутбук.
Тут же раздалось отчаянное мяуканье.
Я подождал результата, но, судя по тому, что никакого отклика на этот вопль не последовало, дома никого не было. Поняв, что ситуация не разрешится без моего вмешательства, я открыл дверь на лестницу и выглянул из своей комнаты.
На лестнице сидела моя кошка.
Как и все мои кошки, она досталась мне случайно – была спасена от мучительной смерти в подъезде, выхожена до теперешнего холено-капризного состояния и вот теперь сидела на лестнице, ведущей с моей рабочей верхотуры вниз, в обитаемый домочадцами первый этаж. Но сейчас там, как уже сказано, почему-то никого не было. Как и вообще в доме.
