И речи быть не могло о том, чтобы прогулять ужин, дома мамуля уже накрывала на стол. Она ждала меня, приготовив хлебец с лососем, салат из капусты и морковки с изюмом, как я люблю, и фруктовый десерт «браун бетти». Но посреди ужина слезы вдруг потекли по мамулиным нарумяненным щекам.
– Мне кажется, уж если кто-то и должен здесь плакать, так это я, – сказала я ей. – Что такого ужасного случилось с тобой?
– Просто… просто я так привязалась к нему, – ответила она, – так привязалась. В моем возрасте не так уж много людей, прихода которых ждешь всю неделю.
– Что ж, мне жаль, – сказала я.
– Но стоит мужчине потерять уважение к девушке, он сразу от нее устает.
– О чем это ты, мамулечка?
– Даже если ты не знаешь, мне ли это рассказывать?
– Как тебе не стыдно, – сказала я и тоже заплакала. – Родной дочери сказать такое.
Надо же! Я ведь всегда считала, что она не знает. И конечно, у нее не Клэр виноват, она во всем винит меня!
– Нет, мне нечего стыдиться, только не мне, – продолжала она, всхлипывая. – Пусть я уже старуха, но я знаю: если мужчина теряет уважение к девушке, он на ней не женится.
– Будь это так, в городе вообще не было бы свадеб.
– Ты сама упустила свой шанс.
– А ты мне за все время ни словечка не сказала, пока он ходил сюда, а сейчас я и слушать не буду, – отрезала я и ушла наверх.
Она не пошла за мной. Я сидела и курила час, другой, третий… Я не стала раздеваться. Я слышала, как она тоже поднялась по лестнице, как легла спать. Я спустилась в гостиную и какое-то время глядела в экран телевизора, показывали несчастные случаи на дорогах. Я надела пальто и вышла из дому.
Есть у меня маленькая машина – Клэр подарил мне ее год назад на Рождество, малыш «моррис». На работу я на нем не ездила – работа в двух кварталах, глупо ехать туда на машине, хотя некоторые ездят, я даже знаю таких. Я пошла за дом и задним ходом выкатила машину из гаража. Я села за руль впервые с того воскресенья, когда мы с мамулей ездили в Таппертаун навестить тетю Кэй в доме престарелых. Летом я пользовалась машиной чаще.
Я посмотрела на часы и удивилась – двадцать минут первого. Меня слегка знобило, я чувствовала слабость от такого долгого сидения. Жаль, я не взяла у Альмы ее таблеток. Я решила сняться с места, но пока не придумала, куда именно поеду. Я колесила по улицам Джубили, на которых не было ни одной машины, кроме моей. В домах ни огонька, улицы черны, дворы бледны от залежавшегося снега. Мне казалось, что в каждом из этих домов обитают люди, которые знают что-то, мне неведомое. Люди, которые понимают, что произошло, и наверняка предвидели, что это случится, и только я одна ничего не знала.
Я выехала с Гроув-стрит, свернула на Минни-стрит и увидела его дом с торца. Там тоже не было света. Я обогнула дом и посмотрела с фасада. Интересно, им тоже приходится красться по лестнице наверх и врубать телевизор? Но женщина с кормой, как у рояля, на такое не пойдет. Не сомневаюсь, он сразу же привел ее в старухину комнату и сказал: «А это новая миссис Маккуарри», так оно и было.
Я припарковала машину и опустила стекло. А потом, не соображая, что творю, надавила на клаксон со всей силы и не отпускала, пока не устала рука.
Этот звук раскрепостил меня, теперь я могла кричать. И я крикнула:
– Эй, Клэр Маккуарри, я хочу поговорить с тобой!
Никто не ответил. И я заорала на его темный дом:
– Клэр, выходи!
Я снова нажала на клаксон, два, три – не знаю уж, сколько раз. В перерывах между сигналами я орала. Я будто наблюдала за собой со стороны, я была далеко-далеко, такая маленькая, стучала кулачком, и кричала, и сигналила, сигналила, куражилась, вытворяла все, что взбредет мне в голову. И это было так приятно! Я почти забыла, зачем это делаю. Я принялась ритмично сигналить, аккомпанируя своим воплям.
– Клэр, ты выйдешь, в конце концов? Стакан-лимон, Клэр Маккуарри, выйди вон!.. – кричала я, рыдая посреди улицы, и мне было плевать на все.
– Хелен, ты что, хочешь перебудить весь город? – спросил Бадди Шилдс, сунув голову в открытое окно.
Он ночной констебль, и раньше я учила его в воскресной школе.
– Это просто серенада для новобрачных, – сказала я, – а что такого?
– Я должен просить тебя прекратить этот шум.
– А мне не хочется прекращать.
– Ладно, Хелен, ты просто немного расстроена.
– Я зову его, зову, а он не выходит, – сказала я. – Я просто хочу, чтобы он вышел!
– Ну, будь паинькой и перестань сигналить.
– Я хочу, чтобы он вышел!
– Перестань, Хелен, больше не сигналь, ни звука больше.
– А ты заставишь его выйти?
– Хелен, я не могу заставить человека выйти из его собственного дома, если он не хочет.
– Я думала, ты представитель закона, Бадди Шилдс!
– Так и есть, но закон тоже не всесилен. Если ты хочешь с ним увидеться, почему бы тебе не прийти днем и не постучать в дверь тихо-мирно, как и положено приличной даме?
– Он женился, если ты вдруг не знаешь.
– Ну, Хелен, он женат, и это так же верно, как и то, что ночь на дворе.
– Предполагается, что это забавно?
– Нет, предполагается, что это правда. А теперь, может, ты подвинешься, а я отвезу тебя домой? Глянь-ка, окна засветились. Грейс Бичер на нас смотрит, и Холмсы окна пораскрывали. Ты же не хочешь дать им повод для пересудов, а?
– Они все равно только и делают, что болтают, какая разница – обо мне или не обо мне?
Бадди Шилдс выпрямился и чуть отодвинулся от окна машины, и я увидела, как кто-то в черном идет через лужайку Маккуарри, и это был Клэр. Он был не в халате или пижаме, ничего такого, он был полностью одет: рубашка, пиджак и брюки. Он шел прямо к машине, а я сидела в ожидании, что я ему скажу. Он ничуть не изменился. Толстый, спокойный мужчина с заспанной физиономией. Но под его взглядом, его всегдашним добродушным взглядом мне сразу расхотелось плакать или орать. Я могла сколько угодно, до посинения орать и плакать, но его взгляд от этого ничуть бы не изменился, это не заставило бы его встать с постели чуть быстрее или прибавить шагу, проходя через двор.
– Хелен, езжай домой, – сказал он, как будто мы весь вечер просидели с ним перед телевизором и все такое и теперь пора домой, в постельку. – Мамуле большой привет от меня, – прибавил он. – Езжай домой.
И это все, что он хотел сказать. Он посмотрел на Бадди и спросил:
– Вы ее отвезете?
И Бадди сказал, что да. А я смотрела на Клэра Маккуарри и думала: вот человек, который сам по себе. Его не слишком заботило, что я чувствовала, когда он делал то, что он делал, лежа на мне сверху, и ему было почти безразлично, какой гвалт я устроила посреди улицы из-за его женитьбы. Это был человек, который ничего не объяснял, – наверное, у него просто не было объяснений. А если он не мог что-то объяснить, что ж, он просто забывал об этом. Сейчас все соседи глазеют на нас, а назавтра он встретит их на улице и расскажет им какой-нибудь анекдот. А как же я? Наверное, встретив меня на улице как-то раз, он просто спросит: «Как поживаешь, Хелен?» И тоже расскажет мне анекдот. И если бы я по-настоящему задумывалась о том, каков он, Клэр Маккуарри, если бы я хоть раз обратила внимание, я бы совсем иначе вела себя с ним и, может быть, мои чувства к нему были бы иными, но, бог знает, имело бы это хоть какое-то значение в конце концов или нет?
