– Похоже, ты здорово тут обустроился, Джо?
– Она теплая. Это ж землянка, тепло держит неплохо. Я подумал, что проку снова строить дом, они спалили его один раз и снова спалят. Да и к чему мне дом? Мне и здесь не тесно, я тут все удобно устроил.
Ступени кончились, и хозяин толкнул дверь:
– Береги голову. Я не говорю, что все должны поселиться в норах, Бен. Хотя вот живут же звери, а у них есть чему поучиться. Но вот если ты семейный, то тут другой разговор. – Он хохотнул. – А я-то, я жениться не собираюсь.
Было сумрачно, но не кромешный мрак. Старые подвальные окошки цедили тусклый свет. Хозяин все же зажег керосинку и поставил ее на стол:
– Теперь хоть можно разглядеть, куда вы попали.
В погребе была единственная комната с земляным полом, на котором лежали широкие доски, не скрепленные между собой, просто брошенные на землю, чтобы ходить по ним, печка, установленная на чем-то вроде помоста, стол, топчан, табуретки и даже буфет, несколько грубых и весьма замызганных одеял, похожих на попоны, которыми покрывают лошадей. Наверное, если бы не ужасная вонь – смесь керосина, мочи, земли и тяжкого духа затхлости, то я и сама была бы не прочь пожить в такой землянке – она напоминала мне те халабуды, которые я рыла в сугробах зимой, меблируя чурбаками и полешками для растопки, и еще она походила на то жилище, которое я устроила под верандой давным-давно, под ногами у меня там был странный мучнистый пол, не знавший ни дождя, ни солнечного света.
Но я была настороже, сидя на грязном топчане и притворяясь, что не смотрю по сторонам.
– У тебя тут уютно, Джо, это хорошо, – сказал отец.
Джо сидел за столом, тут же, на столе, лежал тесак.
– Видел бы ты меня зимой, пока снег не начал таять. Ничего не было видно, только дымок из трубы.
– Тебе не одиноко?
– Только не мне. Мне не бывает одиноко. И у меня же есть кот, Бен. Где он, кстати? Вон он – за печкой. – С этими словами Джо выволок из-за печки громадного серого облезлого кота с угрюмым взглядом. – Показать, что он умеет?
Он взял из буфета стеклянную банку, что-то налил из нее в блюдце и поставил перед котом.
– Кот же не станет пить виски, а, Джо?
– Погоди – и увидишь.
Кот встал, неохотно потянулся, зыркнул недобрым глазом вокруг, наклонился над блюдцем и начал лакать.
– Неразбавленный виски! – сказал отец.
– Спорим, ты такого еще не видал. Этот кот предпочитает виски молоку. Правда, молока он давно не нюхал, он забыл, что это такое. Выпьешь, Бен?
– Кто знает, откуда ты его берешь, Джо. У меня не такой луженый желудок, как у твоего кота.
Кот допил и боком пошел прочь, помедлил минуту, потом подпрыгнул и приземлился неуверенно, но не упал. Он покачнулся, несколько раз махнул лапами в воздухе, отчаянно мяукнул и скрылся под лежанкой.
– Если будешь продолжать в том же духе, ты угробишь своего кота, Джо.
– Ему нипочем, он это любит. Так, посмотрим, чем бы нам угостить твою малышку.
Я надеялась, что у него ничего нет, но он вытащил жестянку с рождественскими леденцами, которые, похоже, несколько раз таяли и застывали, слипаясь друг с другом, так что цветные полоски с них напрочь исчезли. На вкус они были как гвозди.
– Эти Сайласы, они изводят меня, Бен. Шастают день и ночь. Эти люди не дают мне покоя. Ночью я слышу, как они лазают по крыше. Ты, Бен, как увидишь Сайласов этих, так ты скажи им, Бен, что они у меня дождутся! – Он схватил тесак и воткнул его в стол, прорвав сгнившую клеенку. – У меня и дробовик есть.
– А может, они больше тебя не потревожат, Джо.
Джо застонал и затряс головой:
– Нет, они никогда не отстанут.
– Просто не обращай на них внимания, им надоест, и они уберутся.
– Они сожгут меня, пока я буду спать. Они уже пробовали раньше.
Отец ничего не сказал, но провел пальцем по краю лезвия. Под лежанкой кот шерудил лапами и мяукал все слабее, все недоуменнее. Разомлев от усталости в тепле после холода, переполненная невыносимыми впечатлениями, я спала с открытыми глазами. Отец растолкал меня:
– Давай просыпайся. Подъем. Ты же понимаешь, что я не унесу и тебя, и этот мешок с ондатрами.
Мы взошли на вершину холма, и только там я проснулась. Смеркалось. Перед нами расстилался весь бассейн реки Уауанаш – зеленовато-коричневые кляксы кустов, еще не обросших листвой, и вечнозеленого кустарника, темного, истрепанного за зиму, прозрачного; поля с побурелой стерней, и еще поля – темные, распаханные с осени, покрытые тонкой блестящей изморозью (как те, через которые мы шли много-много часов назад), и крохотные оградки, и колонии серых амбаров и домиков, издали казавшихся приземистыми, маленькими.
– А ну, чей это дом вон там? – спросил отец, указывая рукой на один из них.
Наш! Не сразу, но я его узнала. Мы сделали полукруг и теперь видели дом с той стороны, которую никто не видал зимой; передняя дверь запиралась с ноября по апрель и все еще была заткнута тряпками по краям, чтобы защититься от восточного ветра.
– До него не больше полумили, причем под горку. Идти всего ничего. Скоро мы увидим свет в столовой, где лежит твоя мамочка.
По дороге я спросила:
– А зачем ему тесак?
– Вот что, – ответил отец. – Слушай меня внимательно: он никому не причинит вреда этим тесаком. Просто у него такая привычка, всюду носить его с собой. Но никому дома об этом не рассказывай. Ни слова – ни маме, ни Мэри. Потому что они могут испугаться. Мы-то с тобой не боимся, но они могут, а зачем нам это нужно?
Чуть погодя он спросил:
– Так о чем ты должна молчать?
И я ответила:
– О тесаке.
– Ты ведь не испугалась его, правда?
– Нет, – сказала я обнадеживающе. – А кто собирается его поджечь во сне?
– Да никто. Если он сам себя не спалит, как в прошлый раз.
– А кто такие Сайласы?
– Никто, – ответил отец. – Нет таких.
– Мы тут сегодня, Мэри, женишка для тебя присмотрели. Жаль только, не смогли притащить его домой.
– Мы уже решили, что вы свалились в реку, – ответила Мэри Маккуод, свирепо сдергивая с меня промокшие ботинки и носки.
– Помнишь старину Джо Фиппена, который живет на ничейной земле за лесом?
– Этот? – взорвалась Мэри. – Да он спалил свой дом. Знаю я его!
– Вот именно, а теперь он прекрасно устроился и без дома. Вырыл себе нору и живет в ней. Ты бы, Мэри, устроилась там уютно, как сурчиха.
– Могу поспорить, он по уши грязью зарос.
Она накрыла стол, и отец за ужином рассказал ей историю про Джо Фиппена, про погреб с крышей, про дощатый настил на земляном полу. Он умолчал про тесак, но рассказал о коте, лакавшем виски. С Мэри и этого хватило.
