– О, строгий блюститель законности, – картинно и даже как-то вычурно поднял руки Балан, – вы олицетворяете собой неподкупного стража порядка. Защитник слабых. Вдов. Сирот.
– Вы сирота? – искренне посочувствовал Петреску.
– Нет. Не обращайте внимания, tenete. Я просто пошутил.
– Вам нужно будет, – вытер пот со лба Сергей, – пойти в участок и забрать вашу газовую плиту. Если нужно, вам помогут ее донести.
Писатель Балан рассыпался в благодарностях, и на минуту Петреску ощутил, что смысл у этой жизни есть, несмотря даже на жару и тополиный пух. И жизнь, в общем, недурна, особенно для лейтенанта полиции, сумевшего вернуть украденное добро двум несчастным людям. Размышляя об этом, он пожал руку Балану, и пошел к лестнице.
– Лейтенант, – окликнул его пьяный журналист «Демократии».
Петреску, улыбаясь, обернулся, приподняв брови. Балан льстиво улыбнулся:
– Хотите, я почитаю вам свои стихи?
* * *
– О, Наталья. Кожа твоя бела, как зерна молодой кукурузы, и сочна, как зерна молодой кукурузы. Волосы твои между ног вьются, как мягкий ворс на молодом початке. Я обдеру зубами тебя, мой початок, я прожую твою молочную плоть. Тело твое горячо, как лист, обжаренный солнцем, губы твои слюнявы и влажны, как земля после летнего дождя, и так же, как эта земля, они быстро обсыхают: еще бы, ведь я выпиваю твою чистую, родниковую, ничуть не вязкую слюну. Между ног твоих жарко, как в аду моей бессонницы. О, Наталья…
Девушка, лежавшая под грузным Константином Танасе, смеялась. Она была его поздняя любовь: директор СИБа ловил себя на мысли, что последнее время думает только о ней и о террористах, которых обязательно нужно найти, иначе, зачем ему работать. И даже, – но в этом он себе признаваться еще боялся, – о террористах он думал меньше, чем о Наталье. Та, хорошенькая секретарша какой-то частной фирмы, встретила Константина всего год назад, – аж год назад, говорила она, – и Константин ревниво ощущал их разницу в возрасте, разницу, позволявшую ей говорить «целый год» про те несколько мгновений, что промелькнули на закате его жизни. О том, что Константин возглавляет главное разведывательное ведомство Молдавии, Наталья не знала. Да если бы и знала, никакого впечатления на нее это бы не произвело.
– Мне нравится, как долго ты делаешь это, – ластилась к нему девушка, облизывая пальцы, – я успеваю кончить несколько раз. А на остальное – плевать.
И смеялась, когда Константин, изнемогший от бесплодной работы, жары, семьи, подчиненных, Кишинева, жизни, всего, в конце концов, шептал ей:
– Наталья. Кожа твоя бела, как зерна молодой кукурузы, и сочна, как зерна молодой кукурузы. Волосы твои между ног вьются, как мягкий ворс на молодом початке. Я обдеру зубами тебя, мой початок, я прожую твою молочную плоть. Тело твое…
И вжимал в нее бедра. Тогда она запрокидывалась, крепко прижимала его голову к груди, и начинала биться. В такие моменты Танасе забывал, что девушка может его искусать, и тогда дома не миновать скандала. Плевать. Ему было плевать. Константин даже подумывал о разводе. Не сейчас. Чуть позже, когда можно будет оставить службу. Но Наталье об этом не говорил: директор СИБа прекрасно понимал, что девушка поднимет его на смех. Он ей был нужен как любовник. А она ему нужна была вся.
– Ну и сравнения, – Наталья лежала на боку рядом с отдыхавшим Константином, – ну ты и поэт.
– Практически Павич, – усмехался, отдуваясь, Константин
И по беспечному блеску глаз любовницы понимал, что той упомянутая им фамилия ничего не говорит. Она вообще ничего, кроме газет, не читала. Это ему даже нравилось.
– Когда мне захочется переспать с философом, я поеду в Калининградскую область, – говорил он друзьям, – и посплю на могиле Канта.
Правда, связь его с Натальей омрачало то, что встречались они слишком редко, всегда на схемных квартирах (и никогда у нее дома, где ему так хотелось побывать) и всегда только она звонила ему перед этим.
– Я же мужчина, дорогая, – говорил, поправляя галстук, Константин, – мне приятно почувствовать, что и от меня что-то зависит.
– А от тебя, – вскакивала она с постели, – пузанчик, ничего не зависит. Ни-че-го.
И снова смеялась. Константин не выдерживал, улыбался, и обнимал ее, жадно внюхиваясь в воротник ее рубашки, наброшенной на голое тело.
– Ты спишь еще с кем-нибудь? – спрашивал он в макушку Натальи.
– Да, – роняла она.
– С кем? – ревниво мучил себя Танасе.
– С Кем-Нибудь, – дразнила его девушка, и утанцовывала в другой конец комнаты, одеваться.
Опустошенный Константин подходил к окну, и мрачно глядел на шпиль старинной гостиницы «Лондон», что почти в самом центре Кишинева. Отсюда был виден весь центр: даже киоск, где продавали шаурму арабским студентам. Неплохо бы, лениво думал Константин, затягиваясь сигаретой, хоть раз ее попробовать. Говорят, вкусно.
– Отнесись к этому проще, – говорила, забавляясь, Наталья, – мы развлекаемся, вот и все.
– Да, – шумно выдохнув, соглашался Танасе, и спрашивал, – у тебя есть мечта?
– А что? – она редко отвечала на вопросы, это выводило его из себя, но пока он сдерживался.
– Я бы нашел магазин, где продаются мечты, и купил твою самую заветную.
– Ты, как и все молдаване, поэт, – хохотала Наталья, натягивая чулки, – и, как все молдаване, плохой поэт.
– Шовинистка, – шлепал он ее по заду.
Она же хватала его за руку, и галстук вместе с костюмом снова летели к чертям под диван, и она снова запрокидывала голову, и снова и снова и снова вжимая ее бедра в старый диван (я словно виноградный пресс, – думал он, судорожно дыша), Константин шептал, схватив ее за волосы:
– Волосы твои между ног вьются, как мягкий ворс на молодом початке. Я обдеру зубами тебя, мой початок, я прожую твою молочную плоть. Тело твое…
На седьмое свидание она, смеясь, накормила его вареной кукурузой.
* * *
– Осама, – склонился перед молчаливым афганцем Саид, – позволь мне быть твоей правой рукой. Ты великий человек. Спрятаться здесь, в этой дыре, в то время, как тебя ищут по всему миру американские шакалы…
Афганец недоуменно поднял брови, и стал лишь чуть быстрее нарезать овощи. После того, как убили Ахмеда, который делал это, луком пришлось заняться Осаме. Саид все стоял на коленях, вытянув губы к поле рубашки афганца. Несколько минут мужчины работали молча. Наконец афганец не выдержал, и спросил Сержиу.
– Что это с ним?
– Он думает, что вы – Бен Ладен, – почтительно ответил зять хозяина киоска.
– Это еще почему?
– Ну, во-первых, – неуверенно начал Сержиу, – вас зовут Осама…
– Логично, – хмыкнул Осама, – ничего не скажешь.
– Во-вторых, вы очень на него похожи
