– Эй, Петреску, – смеялись в оцеплении, – ты чего нос повесил, как будто у тебя в кармане шиш с маслом?
– У меня в кармане, – равнодушно ответил Петреску, – двадцать пять тысяч долларов.
Оцепление заржало еще громче. Лейтенант Петреску страдал, стоя на краю широкой дороги, ведущей из кишиневского аэропорта в город. В этот день все полицейские Кишинева обрамляли дорогу, как черные (под цвет форме) бантики. В Молдавию прибывал министр обороны США Рамсфельд. Петреску, потративший два дня на поиски Натальи, и понявший, что девушка исчезла бесследно, скорее всего, уехала, впал в оцепенение. Сейчас его не раздражали даже шутки коллег. Лейтенант безучастно следил за дорогой, на которой вот-вот доложен был появиться кортеж высокого гостя, и отгонял от тротуара зевак. Несколько месяцев странной связи с Натальей его доконали, он это чувствовал. Лейтенант, поделивший с журналистом Баланом неприкосновенную сумму СИБа, надеялся, что Наталья уедет вместе с ним, и потому, не найдя ее дома, понял: сердце его разбито. Высокий женский голос за его спиной бросил:
– Да когда же дорогу-то перейти можно будет?!
Петреску обернулся, и, глядя на Наталью, выдал заученную фразу:
– Через полчаса, отойдите от тротуара, полиция Кишинева приносит вам извинения за доставленные неудобства.
* * *
– Вот так, – улыбнулась Наталья, – ты меня искал, лейтенант
Петреску пожал плечами, и повернулся к ней в профиль.
– Если ты не хотела, чтобы я тебя искал, зачем оставила записку? – пытаясь выглядеть холодно, бросил он.
– Каприз, – состроила гримаску девушка.
– Ты куда собралась? – равнодушно спросил Петреску.
– В аэропорт, – подумав, и стало понятно, что это правда, ответила Наталья. – А что?
– Зачем пришла?
Наталья подняла брови
– В аэропорт едет автобус с остановки, которая у твоего дома, – угрюмо пояснил Петреску, – так что сюда ты пришла, именно для того, чтобы на меня посмотреть.
– Ну, может и так.
– Доставил удовольствие?
– О, лейтенант, во всех смыслах удовольствие…
– Шлюха.
– А может, я в тебя влюбилась, – спросила девушка, – а, Петреску?
Коллеги лейтенанта, проявив недюжинную тактичность, сделали вид, что увлечены охраной дороги. Это было очень мужественно с их стороны: в Молдавии никто никогда не нападал на кортежи.
– Зачем тогда все вот это, – поискал Петреску подходящее слово, и, не найдя, заменил его универсальным, – дерьмо?
– Любовь, Сережа, – пояснила Наталья, – может и пугать. Да и вообще, что это ты злишься?
– Я злюсь?
– Ты злишься. Свое-то ты получил, разве нет?
– Я, может, и не только этого… – растерялся Петреску, – ну, что, неужели трудно было нормально сказать: мне, мол, не только секс, но еще и…
– А трудно было догадаться? – Наталья злилась, и поэтому кричала
– Ты… – затрясся от ненависти не любивший публичные скандалы Петреску, – ты как базарная торговка себя ведешь. А раньше, как шлюха. Слушай, ты нормальной бываешь?
– Нормальной, это как? Убогой, как ты?!
– Я убогий?!
– Ты убогий!!!
Петреску помолчал, отвернулся, и с яростью прошипел:
– Убирайся!
– До свидания, – прошипела Наталья.
– Чтоб тебе, – Петреску подумал, —… провалиться.
– Чтоб твой язык окостенел!
Лейтенант пожевал, хоть во рту у него ничего не было, и глянул на часы. Шагов за спиной слышно не было.
– Ну? – спросил он, и повернулся.
Наталья плакала. Она явно притворялась.
– Если ты, – уволакивая ее в сторону от дороги, будто диктовал лейтенант, – еще раз. Сделаешь. Нечто. Такое. Что. Сделала. Я. Тебя. Живьем. Зарою.
– В. Землю, – поддразнила она его. – Нет. Дай. Поцелую.
Когда Петреску открыл глаза, на дороге появился кортеж. Наталья снова его поцеловала.
– Куда ты собралась-то? – спросил Петреску.
– Хотела в Испанию.
– С ума сошла? Там взрывали метро. Вообще, в Европе уже бардак, – с жаром взялся разубеждать ее Петреску. – Острова тоже ни к черту не годятся. В Англии вот, к примеру, полно фундаменталистов и спецслужбы. В США и России – маразм. Везде если не террористы, то спецслужбы. Даже у нас, в Молдавии, теперь то же самое.
– Куда же податься? – спросила Наталья.
Петреску улыбнулся, и, сняв на ходу китель, и бросив его в клумбу, сказал:
– Любовь моя. Я знаю одно чудесное тихое местечко… А в дороге ты почитаешь книгу, которую написал о нас один чудак. Она так и называется. «Последняя любовь лейтенанта Петреску».
* * *
– В следующий раз положи больше перца, – попросил Осама, и положил нож на стол.
– О, да, величайший, – благоговейно сказал Саид, и поклонился.
Осама поморщился. С того дня, как он побывал на собрании в университете, знаки почитания ему оказывали в киоске все. Больше всех, как ни странно, молдаванин Сержиу. Афганца это утомляло.
– Что это на дороге? – мягко спросил Осама у Сержиу, поглаживая бороду.
– Какой-то американец приехал, – сказал Сержиу, опустив глаза, – из важных шишек.
– Аллах велик, – сказал Осама, взял со стола одну шаурму, и вышел из киоска.
За полтора года жизни в Кишиневе Осама выходил из киоска всего один раз. В университет. И вот, вышел сейчас. Саид встал на колени, и начал молиться. Бедняга горячо плакал.
– Мученик умрет сейчас на моих глазах, – бормотал он, – мученик умрет, но унесется в рай, а душа американца, которого мученик, без сомнения, убьет, попадет в ад. Ее будут глодать грязные псы
Сержиу понял, что сейчас все закончится. Сумасшедший (еще бы, подумал Сержиу, сойдешь тут с ума от бездействия) Бен Ладен нападет на кортеж, его убьют, он, Сержиу, получит 25 миллионов долларов, разведется… От этих мыслей его отвлекли громкие причитания Саида:
– Мученик умрет, мученик сейчас отправится в рай, о…
– Заткнись, – пнул его Сержиу, и с гордостью добавил, – чурка чернозадая.
Саид, ушедший в причитания, не обратил на это никакого внимания. Сержиу взял его за ухо, повернул лицом к себе, и громко и внятно сказал:
– Заткнись, араб занюханный! Чурбан немолдавский!
Саид от удивления открыл рот. На улице послышался шум. Кортеж подъезжал к киоску. Осама подошел к оцеплению, встал за спиной у полицейского. Забыв обо всем, Сержиу и Саид следили за Бен Ладеном. Наконец, машины появившегося кортежа начали тормозить на повороте. В толпе ахнули. Осама Бен Ладен размахнулся и шлепнул шаурму о лобовое стекло машины, где, судя по всему, ехал Рамсфельд. Оцепление и зеваки замерли. Машины остановились. Из той, на лобовом стекле которой были разбросаны капуста, помидоры, кусочки мяса, и растекался соус, вышел сухопарый мужчина в хорошем костюме. Это был Рамсфельд. Поглядев на Осаму, американец растерянно бросил:
