– А сейчас выступит, – сказал конферансье.
– Простая русская женщина, – сказал он.
– Простая русская жена русского писателя простая русская женщина Лиза! – сказал. он.
Вышла на сцену баба в китайской кофте, итальянских сапожках, французской косметика, да позвякивая ключами от немецкого «Форда». Топнула ножкой. Сказала:
– Друзья, – сказала она.
– Сегодня русский народ на грани вымирания, – сказала она.
Зал весь, как по команде, сделал скорбное лицо. Нет, точно без пальца Ибрагим Дудаевича не обошлось, понял Ванькя.
А русская женщина русского писателя Елизавета начала читать свои одухотворенный стихи:
– Так шо ты питор, думаешь, мой муж не гений? – сказала она.
– Послушай бык ты че попутал на ха? – сказала она.
– Что, мой мужик не гений? Ах ты куй, – сказала она.
– Ты питор, вафла, мля, кончина, питор, – сказала она.
– Куятина ты, гнида, манавохи часть, – сказала она.
– Ты падла, любленная сзади мымра, – сказала она.
– Иди глотай вафлина вафли гопота, – сказала.
– За шкуркой на куй за своей чеши запула, – сказала она.
– Ты пирадасина возьми на клык, нуй ха, – сказала она.
– Мулида мчо урод надгон блевота, – сказала она.
– Алан, пидза, кусок куска говна! – сказала она.
Ушла со сцены, закрыл лицо руками. Взволнована, понял Ванькя. Зал грохнул аплодисментами. «Литинститут», «из дворян»,»… ледница Тургенева», «дворянка Емельянова-Сенчина» зашелестело в зале.
– А теперь… – сказал конферансье.
– На сцену выйдет открытие этого сезона съезда писателей России! – сказал он.
– Простой и аутентичный парнишка Ванькя!!! – сказал он.
Ванькя, робея и потея, поднялся на сцену. Зал недовольно зашумел. Ванькя уловил»…… надцатый в списке как надежда России»,»… батория достала, в Киев подамся, там кадры нарасхват», «второй раз урерту прокалыва…» – Сегодня, когда русский народ на грани вымирания! – крикнул Ванькя.
Зал замолк и все поморщились, потирая ягодицы. Ванькя собрался было читать речь, как вдруг из угла крикнул какой-то толстый мужик в, почему-то, шортах, слюнявчике как у младенцев, и тирольской шляпке, и звали которого все почему-то Димой, хотя на вид ему было явно за 50 лет и за 120 килограммов.
– Это что, русский?! – крикнул он.
– Это куйня на палочке! – крикнул он.
– Он говорит совершенно Обычно! – крикнул он.
– Одет нормально! – крикнул он.
– Где рубаха, лапти где? – крикнул он.
Зал засвистел. Ванькя растерялся, стал крутить головой.
– У меня знакомый есть с Сибири, Валерка Иванченко! – кричал толстяк.
– Так он хотя бы штаны в носки заправляет и украинскую фантастику читает! – кричал он.
– Или вот Серега Беляков, он вообще штаны под мышками крепит, – крикнул он.
– Или на меня поглядите! – крикнул он.
– И то прикол… а это что за куйня?! – крикнул он.
– Что, русский – обычный человек?! – крикнул он.
– Фашисты! – закричал он.
Зал взревел, полетели на сцену гнилые фрукты.
– Послу… – начал было Ванькя.
…но его утащили со сцены и жестоко избили.
* * *
Пришел в себя Ванькя в кабинете Ибрагим Дудаевича. Барин заботливо прикладывал к лицу Ванькя куски сырого мяса, срезанного с Ванькя. Били в углу грустно часы с кукушкой.
– Не справился ты Ванькя, – грустно сказал Ибрагим Дудаевич.
– Куевый из тебя рулевой дискурса русской деревни, – сказал он.
– Подставил меня и братку, – сказал он.
– Ку-ку, – сказала кукушка, и Ванькя с ужасом увидел на ней отрезанную голову братки.
– Впрочем, давно пора было его менять, – сказал Ибрагим Дудаевич.
– На кокосе, НТВ да колонках в «Русском журнале» совсем от почвы оторвался, – сказал он.
– «Выходя позавтракать свежей выпечкой в кафэ, я, представитель народа», – передразнил он.
– Гибнет Россия, – сказал он, и, почему-то, потер ягодицы.
– Ладно, сгоряча мы его так, – сказал он, толкая кукушку обратно в часы.
– Придется теперь самому за дело браться, писать что-то, – сказал он.
– А с каких куев? – сказал он.
– У меня же способностей писательских около нуля, – сказал он.
– У него, впрочем, тоже, – сказал он, кивнув на голову Санькя, которая никак не умещалась в часы.
– Ладно, Ванькя, – сказал он.
– Отправляю тебя Ванькя на понижение, – сказал он.
– Будешь ответственным за жж-сегмент рынка, – сказал он.
– Там ботва рангом пониже ошивается, – сказал он.
– Теплые жж-авторы, искренность, мысли всякие, – сказал он.
– Скучающие женщины пред и постклиматического возраста, – сказал он.
– Не подведи, урод, – сказал он.
– Последний шанс тебе даем, – сказал он.
Ванькя встал, и, прихрамывая, вышел.
* * *
В кафе, где собрались писатели рангом пониже, Ванькя понравилось намного больше. Публика здесь и правда была такая… более безобидная, что ли. Семейные программисты из Москвы и Киева со своими Мыслями и Шутками, ухоженные женщины из подмосковных дачных поселков, которым тоже Есть Что Сказать, – все они были так Ироничны, так Глубоки…
Да, это вам не коров любить, понял Ванькя.
Правда, сидел он в этом кафе мрачный, сжимал кулаки, и слова не вымолвил. Женщины были такие… фифы. Вот бы вас, сучки, в село к нам землю пахать, там бы вы у меня запищали, думал Ванькя, понимая экзистенциальное отчаяние главного героя книги Фаулза «Коллекционер».
– А вы почему такой грустный? – сказала вдруг Ванькя соседка, на которую парень и глянуть-то боялся.
– Яна Кетро, – сказала она и протянула руку, и Ванькя глянул на собеседницу.
– Ну то есть Марта Вагнер, – сказала она, и Ванькя едва не упал, ошеломленный ее красотой, чистотой и такой… ухоженностью.
– В принципе, без разницы, – сказала она, и Ванькя влюбился навсегда.
– Вы уже читали сборник моих рассказов, теплых, как уютный клетчатый плед? – сказала она.
– Вы… я… это… бля на ха… – бормотал Ванькя.
– Конечно, я пишу, а что еще делать простой домохозяйке? – сказала дама с очаровательной улыбкой.
– Простой домохозяйке с дипломом МГИМО, должностью финансового консультанта «Бритиш Петролиум», мужем-дипломатом, дедушкой-министром полпредства СССР и мужем-олигархом, и, конечно, двумя очаровательными бультерьерами, – сказала
