– А… ммм… уэммммм… – тут и ярл поганый очнулся.
– Постыдились бы, товарищ Куприянов, – зычно князь кричит, сквозь кнехтов пробиваясь.
– Пьете, как лощаль едучая, сил на вас нету, – кричит.
– Мы… я… не… товарищи… – мямлит ярл, да снова вырубается.
Хмурит гневно княже очи, радуется режиссер, оператор крупный план берет.
В самом разгаре побоище. Уж статисты в раж вошли и по настоящему друг друга ножнами пустыми бьют, подножки дают, да в толчее на ногу наступить норовят.
Глядишь, и рыцыри иноземные младшего воеводу Аз Есмь Еремия Потаповича поймали и в рот да сзади приходуют. Уж даже ярл Биргер пару стаканчиков беленькой под брюхом лошади цирковой пропустил, да в схатке участие принял. И воевода Бобок, из-за срыва выпуска стенгазеты партячейки осерчавший, пару раз рыцаря какого-то кулаком причастил. Вдруг под небом студии глос звучит. Говорит он:
– Стоп кадр, – говорит.
Застыли все. А голос говорит:
– Товарищи, посколько все вы по Положению «О приравнивании игры в советском кино в минуты когда наша родина подвергается опасности к фронту» являетесь военнослужащими с тремя окладами и бронью, – голос говорит.
– То все считаетесь на передовой, – говорит голос.
– И раз так, к вам приехал знаменитый клоун Карандаш подбодрить Вас фактически, так сказать, в окопах, – голос говорит.
Зааплодировал народ. Сняли шлемы, собрались все перед сценой импровизированной. Закурили устало.
– Эх, да тут так тяжко, – княже говорит.
– Что лучше б на фронт послали, – говорит.
На сцену Карандаш выходит. Любимец народный, любимец солдатский. Гитлер за его голову награду дал в 100 тыщ рейхсмарок. Только Гитлер на то и Гитлер, что обманул, сука. В первую же ночь, как он награду объявил, солдаты Карандаша поймали и связанного к немцам потащили. Но денег там никто не дал. Пришлось Карандашу бежать из немецкого плена, и с тех пор его никто больше не ловил да не выдавал. Кули толку, как говорится.
…вышел товарищ Карандаш, пошатываясь, сел на сцену… уснул, пьяный… помощник его будит, а Карандаш руками всплескивает да кричит:
– Я на ха Артист, – кричит.
– В рот я вас всех манал, – кричит.
Потешный, пьяный. Солдаты смеются, цигарку по кругу пускают. Карандаш, студию мутным взглядом обведя, встает. Говорит:
– А сейчас фокус, – говорит.
Садится, прямо на сцене, и нужду большую справлять начинает. Онемели от такого бойцы. Ай да представление. А облегчившийся Карандаш, штанов не одевая, достает из кармана фотокарточку Гитлера и начинает ее мять. Мнет-мнет-мнет-мнет… Наконец, окончательно ее измягчивши, протирает задницу. Застегивается. Поднимает фотокарточку. Говорит бабьим голосом:
– Миниатюра «Гитлер в говне» – говорит.
Зал аплодисментами взрывается. От смеха все чуть животики не надорвали. Тем более, товарищ воевода Бобок на карандаш берет тех, которые не смеются, чтобы их на настоящий фронт отправить. Отсмеялись, а Карандаш говорит:
– А теперь прошу на сцену подняться кого-то из руководства, – говорит.
– Ну или передовика производства, – говорит.
Жмутся бойцы, робеют – это же не в кино удаль показывать, успехами своими торговать советскому ратнику не к лицу. Наконец, выталкивают на сцену воеводу Бобока. Товарищ воевода смеется, отнекивается. Да что делать, коллектив предложил!
– Как вас звать величать? – говорит товарищ советский клоун Карандаш.
– Воевода Бобок ну или просто Георгий Никанорович Соломонов, – говорит солидно воевода.
– Жид, что ли?! – кричит Карандаш.
– Почему сразу «жид» – воевода обижается.
– Уж больно имя да отчество слишком русские, – Карандаш кричит.
Подскакивает к воеводе, штаны с него снимает. Ахает зал. Ай, что учудил советский клоун Карандаш. Слетают штаны флагом немецким с бастионов, взятых нашими войсками. А под штанами у воеводы… один срам!
– Ваххабит, что ли? – кричит Карандаш.
– Аха-ха, – зал смеется.
– Дефицит ситца… не с чего трусы шить! – смущенно на шутку воевода Бобок не обижается.
– Смотрите, смотрите, товарищи, – кричит Карандаш.
– Залупа обрезана, как же не жид! – кричит он.
– Это просто-напросто гигиенично! – воевода кричит.
– Почему как только, так сразу жид?! – воевода кричит.
– Смотрим, смотрим, товарищи, – клоун Карандаш кричит, смехом заливаясь.
Смотрит зал. И правда залупа у воевобы Бобка обрезана… Клоун Карандаш, времени не теряя, на лицо себе фотографию Гитлера в говне лепит. Кричит глухо из-под нее.
– А сейчас миниатюра «Гитлер в говне и отсосал» – кричит он.
Становится на колени, пальцем в фотографии дырку делает, и начинает у воеводы Бобка сосать! Зал в шоке. Режиссер Эйзенштейн строчит в блокнот. То-то Марусенька нового вечером узнает. В это время вдруг ярл просыпается, с перепоя ни хера не соображающий. И, моментально оценив обстановку, кричит командным голосм.
– Братья, немцы, за мной, – кричит!
– Атакуй их, – кричит.
– Русские, а вы переходите к нам, – кричит.
– Воевода ваш мало того, что не русский, так еще и гомосятина, – кричит.
Заколебалась масса темная, неразумная. Из вчерашних раненных да недавно мобилизованных набрали. Стали они один за другим к тевтонцам подтягиваться. Вот уже и товарищ князь Александр он же товарищ Петрус Игнат свет Николаевич, начальник ячейки, подумав, к немцам перебежал и комиссаров да евреев выдает. Вот кто-то, разухабившись, на копье всамоделишное воеводу Бобка поднял и забился тот на острие, вниз Карандашом влекомый. Клоун, он ведь хер изо рта не выпустил, все унижал да унижал Гитлера в говне… Пролилась кровь настоящая, полетел оземь чей-то глаз выбитый…
…просмотрев отснятые пленки, товарищ Сталин вздохнул. Закурил. Сказал:
– Палучилась канешна никуда не годная риминсцэнция, – сказал он.
– Тевтонские рыцари при пасредничестве русских калабрацианистав, – сказал он.
– Ловят и вэшают древнерусских воеэвод и камисаров, – сказал он.
– После чего пьют водку и пачэму-та, трахают советского клоуна товарища Карандаша, – сказал он.
– И это в 13 вэке, – сказал он.
– Ну а советский клоун-то аткуда в тыринадцатам веки взялса? – сказал он.
Товарищ Эйзенштейн молчал, виновато под ноги глядя. Марусенька ему вчера все объяснила. И про не русских, Росию не знающих, и про то, от кого на самом деле их средненький, Вася, и про экзистенциальное отчаяние Кафки. Маруся умела, когда входила в раж. Но она же его к Вождю и отправила. Сказала что, мол, повинную голову меч не сечет – есть мол такая русская поговорка. Молчал режисер. Ждал. Кашлянул издалека вождь.
