– Птенцы мои, – начинала она заседания клуба.
– Хочу я вам поведать, – говорила она.
– Сегодня, в этот день, когда гроза гремит, – говорила она.
Юноши и девушки слушали, затаив дыхание. Поскрипывал диктофон под партой. Улыбалась немногословная придурошная подруга Юля, которая отвечала за технические моменты – картотеки, цифры, даты… Саше недосуг было заниматься этой лабудой. Она целиком посвятила себя творчеству. И даже как-то написала стихотворение, которое зачитала куратору на выезде, на шашлыках.
долбись, долбись, моя старушка,
О, почему ты не права!
На каждой залитой опушке,
Валялась чья-то голова.
То, может быть, Батый проехал,
а может, Казимир прошел,
о, сколько было их, – просека,
деревья, озеро, прасол…
в чужие дни чужая стая, на Русь
приехала опять, о, сколько можно,
гондурасы, у нас постыдно зимовать
мы Русь, мы Русь, ее культура,
ее поэзия и стих, пусть чмошник Пушкин
идет на ха, и Лермонтов штопанный притих,
пусть все умолкнут гондурасы, пускай звенит
на поле брань, сегодня мы, кружок Орбита,
сегодня я, такая рань…
Закончив читать, Сашка пару минут помолчала. Кружилась голова. Так вот она какая, поэзия, подумала Сашка. Как она все же меняет людей, подумала она. На минуту я оторвалась от земли, подумала она. Я птица, подумала она. Курица не птица, подумал куратор. Не надо много думать, подумал он. А вы что, думаете в моих мыслях, подумала Сашка. Мы думаем везде, подумал строго, но по-доброму, куратор. Так что открывай глаза, и не вздумай прятаться от товарищей Партии и Комитета даже в мыслях. Все блядь понятно, подумал куратор. Так точно, товарищ майор, подумала Сашка. Открыла глаза. На полянке, залитой солнцем, вином и блевотиной, товарищи из Комитета тискали прогрессивных комсомолок, активисток и борцовок за ростки либерализма посреди болота застоя. Сашка вспомнила, что даже отдел новый в Комитете появился. Так и назывался. Специальный отдел КГБ «За ростки либерализма посреди болота застоя». Принимали в него, – вспомнила Саша объявление в коридорах конторы, – только либеральных чекистов. Хорошие все-таки написала я стихи, подумала Сашка и махнула стакан водки разом. Подружка Юлька криво лыбилась, жалась к куратору. Каждый берет, чем может, подумала сухо Сашка, тоже влюбленная в товарища майора.
– А что, недурно, – сказал куратор, и крякнул, выпив.
– В стихах твоих, Сашка, чувствуется боль! – сказал он.
– За родину, за прогрессивные силы, за Никарагуа, – сказал он.
– Козлы эти альендевские чмырят наших ребят… прогрессивного коммуниста Че Гевару, – сказал он.
– Планета замерла в ожидании, – сказал он.
– И тут-то ты и подтолкнешь ее своими прогрессивными стихами в нужном направлении! – сказал он.
– Евтушенко говно против тебя, – сказал он.
– Лох он, ряженный, да и ненадежный, – сказал он.
– А ты надежная, мы тебя мильённым тиражом издадим, – сказал он.
– Ты ведь надежная? – сказал он.
– Конечно.. да я… да мне… да вы… – сказала, волнуясь Сашка.
– Ну, а раз ты надежная, вот тебе разнарядка, – сказал майор.
Поляна неожиданно стихла. Оказалось, что все смотрят на Сашку. Коллеги-инструкторши, с задранными юбками, товарищи чекисты в спортивных костюмах производства дружественной нам ГДР… А ведь это товарищи, подумала Сашка, мои товарищи… Они верят в меня…
– Конечно, товарищ майор, – сказала она.
– Я всегда… – сказала она.
– Назрели, Сашка, в обществе перемены, – сказал он.
– Все расслабились от оттепели, как баба, когда ей пальцем вздрюнишь, – сказал он.
– Страх потеряли,, – сказал он.
– Но мы так и думали, мы их потому и расслабили, элемент вредный вычислить, – сказал он.
– Нужна нам, Сашка, понимаешь, организация, – сказал товарищ майор.
– Небольшая, чтоб нас не поепли, понимаешь, за упущение, – сказал он.
– Голов в десять-пятнадцать, – сказал он.
– Типа нарыв появился, но вовремя был замечен и…
– Значитца, пора твоих графоманов на расстрел вести, – сказал он.
– Чтобы советское общество, понимаешь, напряглось, и не обосралось в эту ответственную пору гонки вооружений и борьбы за мир во всем, на ха, мире, – сказал он.
– Кружок-то твой сраный популярен уже? – сказал он.
– Да еще как! – ответила волнуясь, Сашка.
– Долбоебы так и прут! – подтвердила Юля.
– Мы даже девиз придумали! – воскликнула Сашка.
– «Вывожу на орбиту»! – сказала она.
– А почему вы все смеетесь? – спросила она.
– Вот и славно, бить надо по штабам, – сказал, отсмеявшись, товарищ майор.
– Но никакой антисоветчины никто не пишет… – сказала Сашка.
– Дай мне товарища Ленина, карцер, дубинку и два тома товарища Ленина, – сказал товарищ майор.
– И я нашью целый гардероб антисоветчины самому товарищу Ленину, – сказал он.
– Такова неумолимая логика диалектической пытки задержанных, – сказал он.
– А их правда расстреляют? – спросила незлая, в общем-то, Сашка.
– Правда-правда! – взвизгнула злая, в общем-то, Юлька.
– Ха-ха, – посмеялся куратор.
– Ты что, дура, не знаешь, какой у нас год? – сказал он.
– Чай 65—й на дворе, – сказал он.
– Попугают и отпустят, а общество оздоровится, – сказал он.
– Ну если попугают, – сказала Сашка.
С– лужу Советскому Союзу! – сказала она.
…Вкусно пахло горячим, брызжущим соком мясом. Слезился тонко нарезанный сыр. Чекисты с инструкторшами, поправлявшими дефицитные чулки, разбрелись по кустам. Кто-то предпочел остаться на полянке. Появилась гитара. Забренькали струны.
– Ясная моя, солнышко лесное, – запел кто-то.
– Отставить гомосячьи песни, – сказал майор.
– Нашу давай, – сказал он.
– С чего, начинается родина…? – неуверенно протянул глухой голос.
– Ты, Володя, у нас недавно, поэтому прощаю, – сказал куратор.
– Да еще и костюмов из ГДР-ии своей привез, – сказал он.
– Я сказал Нашу, – сказал он.
Заиграла гитара. Над полянкой грянул чекистский хор:
– Пусть бегут неуклюже, пешеходы, по лужам, а вода по асфальту, реко-о-о-о-й…
