– Леня, Леня, – кричит он.
…что? А, нет, не Лёня. Именно через «е». Леня. В честь Ленина. Не перебивай. Привыкли в Рашке своей собеседника перебивать… О чем я? А, брат. Хотя какой брат, изменник, сука.
– Леня, Леня, – кричит.
– Защити меня, стреляй в них, – кричит.
– Брат, братишка, – кричит.
Тут я выхожу. В кальсонах, с зубной щеткой за щекой, с «Капиталом» под мышкой.
– Кто вы, гражданин, такой? – говорю.
– Я Вас не знаю, – говорю.
– Как же… бра… брат я тебе, – говорит он.
– Враги социалистического строя мне никак не братья, – говорю я.
– Извольте, гражданин, покинуть помещение, – говорю я.
– Знать вас не знаю, – говорю я.
Тут он весь обмяк, замолк, и дал себя увести. Только, обернувшись, глянул на меня глазами. Такими… Дай еще закурить, сынок.
…В общем, остался я круглый сирота. Ну, не считая двух деток, которых отобрал у меня режим, но об этом позже. 30—е годы, сгущаются тучи над страной. Идеалы на ха преданы. Тиран Сталин разгромил всех Светлых Большевиков. Как пел очень Светлый человек, дай бог ему светлой памяти, наш паренек, Володя Высоцкий:
– Жираф большоооооой, ему видней.
Ну, ты же понимаешь, что Володя имел в виду именно это, на ха. Ты вообще, следи за базаром, по контексту. Мы, дети революции, умеем читать между строк. Это и в интимном проявляется. Баба говорит «хочу мол прогуляться», а ты ей манду в кусты и быка на рога. Только так, сынок, а не иначе! По-другому мы бы царизм не свалили, хоть он и был на глиняных ногах, и Днепрогэс не построили.
Так вот, о детях. На заводе, рабфаке, где я учился с будущим великим советским писателем Вильямом Козловым, – он как раз учился читать и застрял на букве «д», – познакомился я с Варькой Заднепроходцевой.
Вообще, звали ее Гора Линорик, но, как я говорил, обстановка была сложной.
Держиморды, шовинисты всех мастей, недобитые нами в солнечные 20—ее годы, при тиране Джугашвили подняли свои немытые вшивые головы. Потому Варя на всякий случай написалась Заднепроходцевой. И стал я за ней ухаживать. Как сейчас помню, вышли из столовой – а компот, компот, ах, какой компот был на вкус 70 лет назад, не то, что это нынешнее говно! – и я говорю ей так:
– Пошли Варька диалектмат учить ко мне в общагу, – говорю.
А она мне:
– Лучше давай погуляем.
Ага, думаю, как же.
– Бабу в кусты и быка на рога! – сказал я.
Взял за руку и повел.
Пошли в рощу за фабрикой, там я ей все и рассказал, про весь свой путь, от борьбы с царизмом и до… Ну, после того, как трахнул. Она, конечно, не хотела и сопротивлялась для виду, но я спросил ее – ты товарищ или не товарищ. И она была вынуждена согласиться. Тем более, что я был большевик со стажем и, как и она, не любил царизм и верил в идеалы Ленина. Лежим, короче, балдеем. Я палец в рот суну, помокрю, потом между ног ей тереблю. Удовлетворяю, значит, потребность товарища женщины в физиологической разрядке. А тут и сирена фабричная! Хорош, мол, куи пинать, рабочие.
По пути к заводу обратно Варька и родила мне двух сыновей. Митьку и Витьку.
Только недолгое было у нас с Варюшей семейное счастье. Только успели мы с ней прочитать «Порт-Артур» писателя Новикова-Прибоя да заприметить подающего надежды выдающегося молодого писателя Бакланова, – в свободное от политзанятий и завода время, – как грянул гром и над нашей головой.
Разоблачили мою Вареньку в ходе антисемитских сталинских процессов!
Как сейчас помню, стоит она на помосте перед рабочим коллективом, ломает руки себе. Плачет, бьет в грудь, просит оказать доверие, объясняет, что не со зла, и мол муж за нее готов поручить… Тут и я не выдержал, встал.
– Что же ты тварь сионистская гонишь?! – говорю.
– Какая ты мне на ха жена?! – говорю так.
– Так, между ног макнул, через ухо вынул, – говорю.
Выскочил на сцену, рубашку себе порвал. Пою:
– Я спросил, у ясеня, – пою.
– Где моя любимая, – пою.
– Ясень же ответил мне, – пою.
– Была тебе любимая, – пою.
– А теперь мля враг! – пою.
Тут ребята мне овацию устроили. Песенку кстати я эту позже записал и подарил одному режиссеру из наших. Эльдарчику. Из наших, из ущемленных царизмом меньшинств. Татарчонок. Фильмы он потом снимал с Лиечкой Ахиджаковой. Ну, с той все понятно. Они еще письмо подписали, так называемое письмо 21—го. Почему 21—го? Да приколу ради, когда писали, решили померить, у кого член больше. Были все наши, ни одного великодержавного урода с их аномалиями, поэтому самый большой оказался 12 см. Ну, это совсем неловко. Цифру переставили, получилось – «письмо 21—го». Да, при Бате, при Ельцине. Хорошее письмо, боевое. Сразу видно, поколение нашей закалки. Просили подавить черносотенные выступления держиморд, возомнивших, что после крушения оков СССР возможен возврат к тирании так называемого «избранного народа». Не, ты антисемит чо ли? Это в смысле русские твари! Ладно, уболтал. Дай еще одну деду курнуть…
…в общем, аплодируют мне, а я стою, красный весь, и плачу от доверия, которое мне ребята оказали. Ах, какое страшное время было, сынок… Сколько народу тогда постреляли. И каких! Тухачевский, Агниашвили, Агрибеков, Бокий, Гоппер, Гольбрерг… Цвет, цвет нации уничтожали! Сливки русского народа! Но что делать, что делать, сынок… У меня ведь на руках были Митька да Витька.
Так что, когда Варьку-Линор увели прямо с товарищеского суда в наручниках, я даже не обернулся.
Позже, когда против полчищ гитлеровских сражался – крепил тыл в Северлаге, – постарался бывшую женушку свою найти. И смог! Правда, встречаться не решился, уж очень переживал, понимал, сердце, пораненное революцией, не выдержит встречи…
Узнал, что она в женской зоне устроилась неплохо. По ночам чесала пятки воровкам, а бригадирше за дополнительный паек мохнатку лизала. Я, конечно, сразу вмешался. Негоже старому большевику, – даже если он в затрудненных обстоятельствах, – унижаться. Переговорил с конвоем, с администрацией.
И Варька стала за так лизать.
Но ведь нам, интернационалистам и большевикам, главное принципы!
…кстати, там и брательник объявился. Он, оказывается, не был расстрелян, а смог объяснить себя следствию, покаялся, и был всего лишь сослан на выселки. Там он сжег прежний паспорт, отказался от матери, переписал себя в паспорте Иваном, вставил железные зубы и… был вызван Главнокомандующим в Кремль 25 июня 1941 года. Прямо из лагеря! Потом мальчишечка из наших, Михалков, кажется, кино про это снял.
Переврал безбожно, да ведь у них вся семья физдюки!
Брат с Верховным очень жестко поговорил, кстати. Потом мне буквально весь разговор передал. Мы же помирились, дело прошлое, сам понимаешь…
