– Я ведь… я ведь, Редисочка, тоже, тоже.. – бормотал Чесночок.
– Грязь, вековое рабство, черта оседлости… – бормотал он.
– Варвары эти, Хмельницкий, – бормотал он.
– А я ведь поэт, совсем как баклажан что «багрицким» назвался, – бормотал он.
– Вот послушайте, – сказал он.
Встал, застегнулся, – и это все, разочарованно подумала Редисочка, поправил очки, понюхал руки.
Задекламировал:
Я твой щен а ты моя волчица
Над дорогой пыль революционная кружится
Мы с тобой любимый человек, революцию установим навек
Маршрирует нам навстречу солнце, марширует звезды, марширует небо
Знай, где бы ты не была, и где бы я не был
Мы с тобой возьмем в руки винтовки, и без всякой на ха подготовки
Вспорем небу реакционному брюхо, чтобы в нем как в голодном ухало,
Вспорем кишки гребаной старой жизни, гребаным предрассудкам
Я вижу это своим передовым рассудком
ты меня обнимешь нежно,
я скажу тебе – товарищ, дай свою руку, дай мохнатки кусок, ты ответишь:
вот товарищ лобок, вот, товарищ, рука, бери.
Только не об-ма-ни
Я в ответ громыхну криком устаревшего товарища бога
Не ломайся, ты ж не целка, не-до-т-ро-га
Ты в ответ прошипишь шипом кошки котом покрываемой:
я подарю тебе товарищ ночь не-за-бы-ва-е-му-ю
Я закричу, вздернусь, завоплю и спущу тебе в трубу фалопиевую
Не ссы, товарищ подруга, мы переименуем ее в краснофлотиеву
А мои реакционные семенники и мошонку мы назовем
– товарищи яйца и граждане семенники.
Весь мир мы с тобой переназовем и изменим, искореним и просветим
Только сначала товарищ мохнатку обвафлим!
.. постоял, прерывисто дыша. Скукотища какая, подумала Редисочка, садясь на корточки и платком промокаясь. Матрос Чиполлино бы уже так вставил, что глаза на затылок сбежали, как буржуи реакционные от красных проскрипций. Интеллигенция гребаная. Очкарик, все еще тяжело дыша, спросил:
– Ну, как товарищ? – спросил.
– Фигня, – честно, по-товарищески, отрезала Редисочка.
– И стихи твои фигня, – сказала она.
– И трахаешь ты фигово, – сказала она.
– Один толк от тебя, записочки записывать, – сказала она.
– Да и те, небось, фигня, – сказала она.
Повернулась, ушла. Заснула, перед тем как в сон провалиться, услышала рыдания сдавленные. Тоже мне… «бабель»!
…встряхнула головой Редисочка. Словно мультики посмотрела на стене подвала. Глянула внимательно на товарищей. Чиполлино десятую «Беломорину» тянул. Его вообще после пестицидов покурить пробивало. Пестициды стоили бешеных бабок, приходилось местных раскулачивать на вещи и золото, чтобы пакетики с порошочком покупать. Козлы! Из-за них, из-за них кровь проливали! А они, суки, жались, вещи прятали… Кум Тыква желтел лицом своим беспристрастно. Этот не подведет, знала Редисочка. Ему в реальном училище еще девушка в свидании отказала. С тех пор, как революция настала, мстил кум Тыквочка режиму за свое страшное унижение. Особенно любил девку какую из семьи инженеров поймать – инженерская ему и отказала, – и за волосы оттаскать. Потом в ванную завести, слов ласковых нашептать, пообещать черт те что, раздеть, вдуть, как следует – опосля того, как маменьку с папенькой на глазах убивали, они все сговорчивые были, – а потом – рраз, и задушить!!! Знала Редисочка, снимает так кум Тыква боль и унижения страшных лет режима царского. Не осуждала. На Тыкву бывший адвокат Горошек прислонился. Защищал он бедноту, простой люд, сорняков всяких, за то режим ему кареты золоченой не давал. Потому примкнул товарищ Горошек к революции, как гандон к члену – слился воедино. За Горошком товарищ Женньшень револьвер чистил. Хороший, чистой души был Женньшень. Правда, по-нашему не говорил вообще. Ну, а по-егохнему в отряде тоже никто не знал.
– Все одно, – учил Чиполино, прочитав статью товраища Имбиря.
– Товарищ Женьшень нам ближе, – говорил он.
– Искплутаторов, говорящих на нашем языке, – говорил он.
Товарищ Женьшень кивал, улыбался. Чистил револьвер. Земляничка в углу алела каменной бабой скифской, вздумай ее кто свекольным отваром облить. Ишь, тварь, ревниво зыркнула на нее Редисочка. Это все у меня темперамент южный… подумалось. Подозрительно оглядела соперницу. Та, кажись, в бедрах раздалась. Не понесла ли, подумалось. В следующей стычке надо пристрелить, подумалось. Чиполлино на пестицидах да статейках товарища Имбиря сковырнулся давно уже. Чесночок, гнида, побледнел, но винтовку держит крепко. Если не сдюжит, авось и выйдет из него что… Еще в отряде были кум Виноградинка – озорной молдаван, он все норовил увести с собой всех коней, каких можно реквизировать, – пулеметчица Фасолинка, и анархист Лук-Порей. У того усы аж до члена свисали. Вроде, с мотней спутались. Совсем как бывший адвокат Горошек с революцией. Навеки. Потянулся Чиполлиныч за пятнадцатой «Беломориной», разорвал пакет с пестицидой.
– Ну, хватит! – резво сказала Редисочка, встав.
Рванула винтовку. Щелкнула затвором. Скомандовала:
– Штыки примкнуть, – сказала она.
Отряд встал зубами дракона из Колхиды, из сказок, которые Редисочка в разгромленной усадьбе Помидора нашла.
– За мной, шагом, марш, – скомандовала Редисочка.
Понюхали на дорожку все, затянулись. Редисочка дала Чесночку для храбрости мохнатки лизнуть, Земляничка, зачем-то, пакет с красным крестом взяла. Даже Чипполино очухался, застонал жалобно, виски массируя, поднялся со стула, шатаясь. Оттолкнул Редисочку слабо, но встал во главе отряда.
Словно падая, понесся вперед.
Лавой, серой, стремительным селевым потоком, покатились за ним товарищи.
Ворвались в соседнюю комнату.
* * *
…Принц Лимон с графинями Вишнями сидели, – с прямыми, как у стульев, – спинами, на стульях с прямыми спинками. За спинами стояли дети. Молоденький Вишенка, молодые герцог Мандарин да барон Апельсин. Доктор Каштан, который был врач для бедняков, а потом, куила гребаный, решил вдруг законтачиться с врагами трудового народа. Из-за золотого сияния цедры, почудилось Редисочке, что свечение издает семья.
Ишь, словно на иконостас выстроились, уроды, подумала Редисочка.
Крикнула звонко:
– Гражданин Лимон, гражданки Вишни, – крикнула она.
– Граждане дети, – крикнула она.
– Указом революционного комитета овощей вы приговариваетесь, – крикнула она.
– К смертной казни, – крикнула.
