– С Белорусским герцогством бы разобраться, – сказал он.
– Все никак не поймут, что они Белорусское герцогство теперь, – сказал он.
– Все долдонят «русские русские мы русские» – передразнил он.
– Держиморды, – сказал Кюхля.
– Да-с… – сказал Рылеев.
Встал. Потянулся. Глянул, с жалостью и брезгливостью, на Кюхлю сверху. Отощал, небрит, руки дрожат, харя в синяках, сопли, слезы… Улыбнулся добро. Сказал:
– Кюхля, Кюхля, – сказал.
– Как же ты, дружок, до жизни такой дошел? – сказал он.
От такого участия Кюхля, которого две недели подряд били, аж разрыдался.
– Я… не… това… им… нам… ик! – плакал он.
Рылеев жалостливо по затылку товарища потрепал. Сказал:
– Кюхля, возьми себя в руки, – сказал он.
– Вспомни, что Сашка писал, – сказал он.
– Товарищ, верь, взойдет она, – всхлипнул Кюхля.
– Звезда пленительного счастья, – сказал задумчиво Рылеев.
– И на обломках самовластья, – проныл Кюхля.
– Вот-вот, – сказал Рылеев.
Глянул на портрет. Наш великий поэт, Александр Сергеевич Пушкин. На себя, конечно, он на портрете не был похож, потому что Герцен велел рисовать Пушкина везде, во-первых, негром, во-вторых, китайцем, а в третьих, в кипе. Чтобы значит, не обижались национальные меньшинства этого нелепого искусственного образования, пародии на государство, долбанной России. Чтобы, значит, Пушкин в натуре принадлежал всем понемножечку и по-настоящему. Кстати, он в прямом смысле всем принадлежал: Пущин велел, когда Сашка на лесоповале издох, распилить его тело на множество кусочков, и каждый отправить в далекий уголок бывшей темницы народов. Чтобы у каждого каракалпака свой Пушкин был! Конечно, про лесоповал никому не сказали, товарищ Герцен написал про заговор знати, подстроившей покушение на нашего, декабристского, светлого – ну, в переносном смысле, конечно! – поэта. На Сашку Пушкина! После этого уже можно было не стесняться, и вдовую императрицу Марию повесили за ноги в Санкт-Петербурге, прямо на Адмиралтейском шпиле. Герцен об этом тоже статью написал.
Называлась «Свинье свинячья смерть».
Хорошая была статья, с иллюстрациями и графиками, потому что так, оказывается, в Европах уже модно. Были и тактико-технические характеристики старой свиньи императрицы, которая только на десятый день издохла. Вес там, рост. Смешно получилось. Целый месяц никто про цены на хлеб не говорил, а только про это.
…услышал плач Рылеев, встрепенулся. Сказал
– Кюхленыш, – сказал ласково.
– Ты не кручинься, – сказал он.
– Когда мы с тобой на Сенатской в каре были, – сказал он.
– Разве не к одной цели шли? – сказал он.
– Не одна пиз… в смысле звезда нам светила?
– Бросай упадничество, – сказал он.
– Подпиши бумаги, и все, – сказал он.
– Сошлем на рудники, а сам будешь бригадиром, – сказал он.
– Сало, табак, водка, – сказал он.
– Хавчик подгоним, телок, – сказал он.
– Будешь бывших, графьев на перо сажать, – сказал он.
– Я… не… раз… – икал, плача, избитый весь Кюхля.
– А разве Сашка Пушкин нам враг был? – сказал Рылеев.
– А на лесоповал угодил, – сказал он.
– Потому что Диалектика, – сказал он.
– Ну, еще и Герцен попросил, – сказал он.
Герцен и правда очень просил, сильно раздражался из-за того, что некоторые из держиморд еще писать и читать умели. Говорил, творческая ревность. Вот в один прекрасный день – мороз мля и солнце день на ха чудесный, писал о нем позже великий русский писатель Герцен, – и отправили на рудники поручика Толстого, студентика Достоевского, прапора Лермонтова, козла Тургенева и еще пару тройку тварей. Позже, конечно, сказали что они все боролись с самодержавием и погибли, защитив собой от пуль заговорщиков мудрых руководителей, товарищей Кюхельбекера, Рылеева, Пущина… Даже картину позже один лох нарисовал, по фамилии какой-то… Не поймешь, так что звали его все Неизвестный. Называлась:
«Товарищи Пушкин, Толстой, Достоевский и Тургенев и еще пара-тройка тварей защищают своими телами от пуль Мудрых Руководителей, организаторов Светлого Декабря, товарищей Рылеева, Пущина и Кюхельбекера, умирая с улыбкой на устах».
С улыбкой… Если бы. Умерли они не сразу, крепкие были, из вспоенных кровью помещиков. Дольше всех продержался Сашка Пушкин. До последнего рассчитывал выжить, чесал пятки блатарям, и тискал им рОманы, а когда его товарищи – декабристы, приехавшие на рудник, с проверкой, – попрекнули, что мол, надо себя блюсти, вякнул что-то смешное. Типа, сам человек публичный, куе мое, да и мал и мерзок, но не как вы, чмохи. Улыбнулся Рылеев, вспоминая. Смотрели они с товарищами в окошко потайное в бараке, а там Сашка бригадиру – пятку чесал, и стишата травил.
товарищ верь придет звезда
она пленительного счастья
и на обломках пиздовластья
нассыт нам наши имена
абрам рувим хаим и перчик —
последнее конечно псевдоним —
красивый словно херувим
сражался этот юноша в отряде
самообороны нашего кибуца,
стрелял из пулемета прямо в морды
налетчиков и держиморд славянских
ну а когда его достала пуля
то он сказал, ни на кого не глядя:
товарищ верь придет звезда
она пленительного счастья
и на обломках самовластья
звезды дадут всем тем, кто
в нас не верил, и Герцена великим
не считал, товарищ, верь, она придет,
завоет, закричит, заплачет,
и нас с тобой к себе потащит
на то она мля на и звезда
За это блатные Сашке миску каши давали дополнительную.
Хитрец Пушкин, может, и продержался бы, если бы не начал тайком, на кусочках бумаги папиросной, писать «Записки об 1825 годе». А это, как сказал товарищ Герцен, перебор, потому что вИдение у России должно быть одна, тем более, на свое героическое прошлое. Так что Пушкина пристрелили трое латышей из охраны. Славные ребята! За такой мужественный поступок высший Совет Декабристов сразу повелел независимостью одарить прибалтов. И названия им клевыепридумали. Эстония, Литва, Латвия… Словно музыка для русского уха звучат новые имена новых республик, ставших свободными от рашкованского русского тупизма и самовластия, написал об этом позже великий русский поэт Герцен. Да-да! После того, как Мишку Лермонтова на прииске киркой по голове насмерть припесочили, а Сашку Пушкина у параши пристрелили, товарища Герцена словно подменили. Выдал на гора ряд выдающихся произведений.
«Мцыри», «Демон», «Я вас любил», «Полтава»…
