* * *
Ночью на космодром пришли двое мужчин с голосами. Закурили.
– Как думаешь, получится? – спросил один.
– Нет, конечно, – ответил другой.
– Всегда фигня какая-то получается, – сказал он.
– Сколько себя помню, – сказал он.
Помолчали. Разожгли костер. Смотрели задумчиво, как, треща и пылая, уносятся в небо искорки костра, словно марсианский космический корабль. Пекли картошку. Перебрасывались ею и ничего не значащими словами. Напряженно глядели на старенький радиоприемник, демонстративно его, вроде бы, не замечая.
Вдруг приемник затрещал, зашипел и сказал:
– Если бы на Марсе были города… – сказал он игриво голосом Лоринкова.
– Я бы встал пораньше и слетал туда… – сказал он тихо.
– Побродил по скверам, рассмотрел дома, – сказал он громче.
– Если бы на Марсе, были города, – прокричал он. он.
– Вот такая фигня, земляне, – сказал он.
– Полковник авиации Лоринков докладывает с Марса, – сказал он.
– На пол часа туда где ты, носила белые банты, – снова запел он.
– На полчаса туда где я, был капитаном корабля, – пел он.
– Туда где вечная весна, на полчаса-а-а-а-а, – пел он.
Мужчины глядели друг на друга, не веря, а потом вдруг вскочили, стали бегать вокруг костра, прыгать, и обниматься. Взлетели вверх огни фейерверков в Лондоне, Москве и Париже. Ликовал Нью-Йорк. Праздновал Дели. На всей планете воцарился, из-за огней, день. Этот день позже назвали в энциклопедиях Днем Великой Космической Свадьбы.
Ведь Земля светилась, писали позже в газетах, как невеста.
Алел, – словно смущенный жених, – Марс.
Я и мои маленькие шлюхи
Она позвонила, как всегда, ночью.
Я выругался, положил ручку на бумагу, и погасил лампу ночного света. К счастью, пишу я на кухне, где стоит наш телефон, так что он звонил недолго. Я взял трубку.
– Привет, Лоринков, привет, Володя, – сказала она.
– Здравствуйте, Горал, – сказал я.
– Снова вы, – сказал я.
– Я же просил вас не звонить мне больше, – сказал я.
– Да что ты мне «выкаешь», – сказала она.
– Давай на «ты», – сказала она.
– Ты Володя Лоринков, я Горал Линорик, – сказала она.
– Кстати, хочешь послушать классную историю про Муху Цеце, – сказала она.
– Нет, – сказал я.
Ночью стоять босиком на кухне было холодно из-за плитки. Я переминался.
– Значит так, – сказала она.
– Я сказал «нет», – сказал я.
– Почему ты такой грубый, Володя, – сказала она.
– Почему вы мне звоните? – сказал я.
– Володя, ну, мы же все знаем, что ты единственный настоящий писатель сейчас, – сказала она.
– На самом-то деле мы все про себя знаем, – сказала она.
– Все мы кривляемся просто, а если по делу, то все мы в курсе, что среди русских писателей есть только один человек, который пишет не хуже, чем Маркес, Апдайк, Воннегут, Фаулз или Мейлер, – сказала она.
– И это ты, Володя, – сказала она.
– Владимир Владимирович Лоринков, – сказал я.
– Владимир Владимирович Лоринков, – сказала она.
– Тем более, если вы все всё понимаете, – сказал я.
– Почему вы мне звоните, вы, все – сказал я.
– Ну, Володя, – сказала она.
– Вечность одно, а фуршеты другое, – сказала она.
– Я никогда в жизни не подтвержу при свидетелях того, что только что тебе сказала наедине, – сказала она.
– Оставьте меня в покое все, – сказал я.
– Значит, есть Муха Цеце, моя легендарная Муха Цеце, это персонаж, – сказала она.
– Ну, – сказал я.
– Короче она такая смешная, она хипстер, ну и немножко кидалт, – сказала она.
– Не ругайтесь, дети спят, – сказал я.
– Володя, тебе пора переезжать в мегаполис, – сказала она.
– Чтоб вы там из меня кровь сосали без перерыва, – сказал я.
– Вернемся к Мухе Цеце, – сказала она.
– Нет, – сказал я.
– Она такая прикольная, – сказала она.
– В этой серии Муха Цеце пишет письмо Медведеву, – сказала она.
– Что еще за чувак, – сказал я.
– Президент Россиянии, – сказала она.
– А? – сказал я.
– Ну России, Рашки этой, – сказала она.
– А что, у вас не Ельцин президент уже? – сказал я.
– Володя, ты что, не следишь за политикой, – сказала она.
– Нет, – сказал я.
Прислонился лбом к стеклу и стал смотреть на шлюшек из ночного клуба, который напротив нашего дома до утра музыкой бухает. Бух-бух. Красивые шлюшки. В чулках, в крупную сетку… У меня встал.
– У меня встал, – сказал я.
– Вот видишь, а ты не хотел про Муху Цеце, – сказала она.
–… – ничего не сказал я.
– В общем, Муха Цеце пишет письмо Медведеву… – сказала она.
– Что еще за чувак? – подумал я.
–… с просьбой освободить Ходорковского, – сказала она.
– Она бросает письмо в бутылку и бросает бутылку в море, – сказала она.
– После этого идет спать и тут ей звонит Медведев, – сказала она.
– Он говорит ей «привет Цеце», она говорит в ответ «здравствуйте Медведев», – сказала она.
– После этого они болтают немного, а он напоследок говорит, «кстати, о твоей просьбе, ну, насчет Ходорковского и как бы облегчить его участь», – сказала она.
– «Я велел, чтобы ему в еду добавляли слабительное», говорит Медведев, – сказала она.
– «И так его облегчит», говорит Медведев, – сказала она.
Я потрогал член. Господи, огромный просто, и твердый… Как камень!
– Почему ты молчишь, – сказала она.
– А что? – сказал я.
– Это же СМЕШНО, – сказала она.
– Муха Цеце это моя фишка, это целая фабрика шуток и детского, наивного взгляда на мир, – сказала она.
– Ясно, – сказал я.
– Послушайте, Горал, – сказал я.
– Горал Линорик, – сказала она.
– Марта Кетру, Горал Линорик, Малат Шуралматов, Мурал Анормаралиев, Вася Пупкин, – сказал, раздражаясь я.
– Идите НА ХРЕН все, – сказал я.
