Лоринков даже распрямился, глядя на гостя.
– Маэстро макабрического сте… – начал зазывала.
– Ой я вас умоляю, – сказал гость.
– Что вы мне бросаете эти фразы за понты, – сказал он.
– Я человек с репутацией, – сказал он.
– Меня зовут сам Мордехай Семенович Обстольц, – сказал он.
– Вот это ИМЯ, – сказал он.
– Я известен на весь мир, – сказал он.
– В МССР руководил трестом «Главмавстроборхуерпомидорстрой», – сказал он.
– В 1978 году я был разгромлен КГБ как диссидент, – сказал он.
– А вовсе не за те триста тонн цемента шоб им провалиться, – сказал он.
– Конечно, дело имело окраску борьбы с космополитами, – сказал он.
– Я был вынужден покинуть страну, и поселиться в США, где и имею свой бизнес, но за культурными событиями на родине слежу, – сказал он.
– Пишу взвешенные комментарии в живом журнале поэта Херсонского, – сказал он.
– Имею мнение, что поэт Емелин тупое бездарное русское быдло, – сказал он.
– Имею свое мнение также и за Пелевина, – сказал он.
– Считаю, что он исписался, раз уж вы интересуетесь моим мнением за Пелевина, – сказал он, хотя зазывала и доктор молчали.
– Не пропускаю ничего мало-мальски значимого в мире искусства и литературы, – сказал он.
– А это шо, – сказал он.
– Шо вы мне подсунули? – сказал он.
– Маэстро макабрического стёба, доктора Лоринкова, – сказал зазывала растерянно.
– И шо? – сказал старичок спокойно.
– Шо этот гой имеет за макабрическое? – сказал он.
Лоринков вздохнул, снял с себя майку, почесал бок, и выпил прямо на сцене.
– Во-во, – сказал старичок спокойно.
– Шо, разве интеллигентный юноша со способностями к литературе себе такое позволит, – сказал он.
– Вприсутствии Самого Мордехая Семеновича? – сказал он.
– Нет, бездарен, бездарен этот ваш доктор Лоринков, – сказал он.
– Синтагма моя такова, – сказал он.
– Плохое, очень плохое шоу, – сказал он.
– Шоб я так жил, – сказал он, и встал.
Лоринков вздохнул, и явил скрижали. По ним огненными буквами запрыгало
«.. берегите друг друга мальчики, говорит моя дорогая жена-антисемитка, что, с учетом некоторых особенностей моего происхождения, было довольно забавно… говорит и умирает от потери крови…»
– Ой, я вас умоляю, – сказал старичок, снова сев.
– Так бы сразу и говорили, – сказал он.
Лоринков глотнул три раза подряд, и, – как всегда на двенадцатый день запоя, – его вырвало от спирта.
– Это ничего, – сказал старичок.
– Нашему талантливому мальчику просто неможется, – сказал он.
– Беру еще шоу, – сказал он.
* * *
В августе поток посетителей пошел на спад.
Про шоу уже написали в газетах, и сняли репортаж для программы «Максимум», – «скандалы, интриги, расслеуээээ» – сказал в камеру доктор Лоринков и блеванул, – и всем пора было ехать в отпуск, на море. Так что доктор Лоринков давал ежевечернее представление через день, и журналистка Лорена приходила к нему два раза в неделю. Доктор Лоринков все так же много пил, упорно отрицал, что является Богом – хотя все было достаточно ясно, – и не брился. А 27 августа, в День Независимости Молдавии, он напился с горя особенно сильно, и пришел в себя в шатре, где был всего один посетитель.
– А, – мутно ворочая языком, сказал Лоринков.
– Мордехай Семенович, – сказал он.
– Извините, – сказал он.
– Снова Пурим праздновал, – сказал он.
– Сейчас, – сказал он.
Посетитель покачал головой, и только тут доктор глянул на него. Это был молодой еще мужчина с окладистой, в завитушках, – как у сирийца, подумал Лоринков и вспомнил, где они виделись, – головой. Улыбчивый, крепкий.
– Почему ты пьешь? – сказал он.
– Мне больно, – сказал маэстро Лоринков.
– Сейчас, – сказал он, и приготовился взмахнуть руками.
– Нет, – сказал мужчина.
– Для МЕНЯ мультиков не надо, – сказал он.
Хлопнул в ладони, и появившиеся было скрижали пропали.
– Почему же тебе больно? – спросил он.
– От батюшки своего унаследовал я тяжкую меланхолию, – сказал Лоринков.
– Это цитата, – сказал мужчина.
– Это правда, – сказал Лоринков.
– Но и цитата, – сказал мужчина.
– Ну да, – сказал Лоринков.
– Точнее, это цитата цитаты, – сказал Лоринков.
– Я постмодернист, мне можно, – сказал он.
– Если на то пошло… – сказал он.
– Паяц, – сказал мужчина.
– Ну хорошо, – сказал Лоринков.
– Все беды мира принял я на себя, – сказал он.
– Кожа моя снята и нервы обнажены, – сказал он.
– А по-моему, тебе просто это нравится, – сказал мужчина с сирийской бородой.
– Нет, – подумав, ответил Лоринков.
– Значит, принял на себя? – сказал мужчина.
– Ну да, – сказал Лоринков.
– И это ты МНЕ говоришь? – спросил мужчина.
– Это я ТЕБЕ говорю, – сказал Лоринков.
– Ну хорошо, – сказал мужчина.
– Ты принял на себя все беды мира, – сказал он.
– А тебя об этом кто-то просил? – сказал он.
– Это ты МНЕ говоришь? – сказал Лоринков.
– А ТЕБЯ об этом кто-то просил? – сказал Лоринков.
– Ладно, – сказал мужчина.
– Иногда у тебя получалось не хуже, чем у меня, – сказал мужчина.
– Я знаю, – сказал Лоринков и хлебнул.
– Знаешь, о чем я сейчас думаю, – сказал мужчина.
– О чем, – сказал Лоринков.
– Если бы кто-нибудь подслушал, о чем мы говорим, ни хера бы не понял, – сказал мужчина.
– Думаю да, – сказал Лоринков.
– Неважно, главное, мы понимаем, – сказал мужчина.
– Верно, – сказал Лоринков.
– Снять тяжесть? – спросил мужчина
– Валяй, – сказал Лоринков.
Мужчина кивнул, и, улыбаясь, вышел. Лоринков, щурясь, посмотрел на свет в распахнутой двери. Покачал головой.
– А мне все равно, – шепотом сказал он.
– Все равно мне, – хрипло сказал он.
