– Дальше сам, сам, сам, – сказала она.
– Буду ждать-ждать, ждать, – сказала она.
Бедная заика, подумал я.
Поле было совершенно обычным. Мои ноги проваливались в земле, я видел мохнатые стебельки маков, чувствовал запах, не боясь уснуть – мне казалось, что все это и есть сон, и я не хотел просыпаться, – и все шел, шел, пока вдруг не очутился на пространстве без цветов. Оно напоминало большую светлую комнату, и хотя я не видел стен, но чувствовал себя так, словно я в комнате. На чистой земле стояли холщовые мешки со специями, за ними – столик, на котором покачивались весы в руке статуэтки в виде девушки с повязкой на глазах. И какая-то женщина, сидевшая за столиком, ко мне спиной… Во мне что-то дрогнуло.
– Мама, – сказал я.
Она обернулась.
…когда настала пора уходить, мама крепко обняла меня и велела никому не рассказывать. Что-то опасное, хотел спросить я.
– Понимаешь, это ведь не только страна фей, – сказала она.
– Это еще и страна подлых пиратов, если, конечно, ты читал, – сказала она.
Я кивнул. Понятно было – сразу понятно – что подвох есть и тут.
– В общем, тебе все объяснит Динь-Динь, – сказала мать.
Улыбнулась мне. Протянула руку. Сказала:
– Я не говорю прощай, – сказала она.
– Я говорю до свидания, – сказала она.
– До свидания, – сказала она.
…выбравшись с поля – ноги в земле стали вязнуть, как если бы прошел дождь, хотя, конечно, я бы это заметил, я вновь попал на луг. Фея была тут как тут. Закружилась вокруг лица, запищала:
– Скорей-скорей-скорей! – пискнула она.
Понеслась к дереву с дуплом у корней. Бросилась туда, ну и я за ней, уже падая куда-то, обернулся, и увидел оскаленные пасти волков и грозовое небо. Глянул было вперед, туда, куда улетела Динь-Динь, а сам очутился уже на кровати. Вновь без одежды, как был, когда засыпал. Фея сидела на простыне, устало уронив руки на колени. Попросила кофе. Я сварил и дал было наперсток, но девчонка лишь усмехнулась, и выпила целую чашку. Какие-то у них там особенные пространство и время. Только тут я вспомнил, что не спросил мать. Где же она все-таки работала? Я думал об этом все свое детство…
– Мне всегда казалось, что это какая-нибудь парфюмерная фабрика, – сказал я Динь-Динь.
Фея грустно покачала головой, и рассказала мне все.
– То, что ты сказал, Должно было быть, – сказала она.
– Но мама работает вовсе не там, – сказала фея.
– Мама работает на колбасной фабрике, – сказала она.
– Что, – сказал я.
Фея смотрела на меня с грустной улыбкой. Я тоже улыбнулся и кивнул. Мне хотелось плакать. Это было действительно так, просто я отворачивался от самого себя. Точно такую же комнату – полную специй, – я видел на мясной фабрике, куда приходил, чтобы написать большую, никому не нужную статью про изготовление колбас. Я вспомнил гигантские резервуары, наполненные фаршем, холодные комнаты в которых веселые люди с озябшими руками резали – они называли это обваливать – длинные куски мяса, вспомнил специальные машинки, наподобие стиральных, в которых крутились в литрах маринада куски шпика… Все это было безвкусным и серым, но обретало запах, цвет и вкус, благодаря специям, которые добавляли в серую слизь. А специи хранились в отдельной комнате. Куда не пускали тех, у кого аллергия…
– Но маму еще не поздно спасти, – сказала фея.
– Нужно будет только кое-что сделать, – сказала она.
– Она приговорена к сидению в этой комнате… – сказала она.
– И вечно будет пересыпать специи из одной чаши весов в другую, – сказала она.
– Но если мы сумеем дать ей кое-что, благодаря чему она сможет завершить, так сказать, процесс, – сказала она.
– Оковы падут, и мама выйдет на свободу, за пределы заколдованного поля, – сказала она.
– Злой Крюк-Пират, чмо это… – сказала она.
– Ну, то есть прости, малыш, – быстро поправилась она.
– Мне, между прочими, уже тридцать, – сказал я.
– Малыш, в зачет идут годы, когда ты осознаешь себя, как личность, – сказала она.
– А годы написания статей про кетчуп… будь их хоть сто, не в зачет, – сказала она.
– Тогда мне шесть, – сдался я.
– Ты согласен помочь маме, – сказала она.
– Да я все, что угодно, сделаю, – сказал я.
– Мне же шесть, и мне нужна мать, – сказал я.
– Тогда тащи сакэ, камикадзе, – сказала она.
* * *
На следующее утро я ушел, оставив Динь-Динь лежать на кровати.
Комбинезон валялся на полу, скомканный. Волосы феи растрепались, руки были раскиданы в стороны, а сама она сопела лицом в одеяло. Я аккуратно подвинул ее голову так, чтобы фея не задохнулась, погладил спину, ягодицы. Глянул вниз. Весь был измочален, словно через мясорубку прокрутили. На головке краснели следы укуса. Фея оказалась страстной, страстнее некуда. Я сначала думал, что разорву ее, но она напомнила про особенное искривление пространство. И, ей Богу, все получилось и получилось, как нельзя лучше. Деталей я не помнил – в углу валялось три пустые бутылки из-под коньяка и две винные. Голова трещала страшно, но я наслаждался. Ведь это была настоящая боль. И если пошмыгивал, то только из-за легкого похмелья. На заднице феи что-то краснело. Я наклонился, прищурился. Это была надпись помадой. На левой ягодице – «Бери», на правой – «Свою шлюху». Спина Динь была покрыта чем-то белым и высохшим. Я почувствовал эрекцию и почувствовал, как болит мой ободранный зубами Динь член. Опустил палец ниже, коснулся между ягодиц. Фея шевельнулась. Сказала, не поднимая головы с подушки.
– Похмельный трах, – сказала она.
– Что может быть слаще, – сказала она.
Я упал в кровать.…
выходя, теперь уже окончательно, я задернул шторы, чтобы фея выспалась. Ключи оставил ей, просто захлопнул дверь. А потом понял, что сглупил, появилась-то она у меня в доме безо всяких ключей. Но это было неважно. Я все равно не собирался возвращаться. В редакции я написал запас. Три статьи: про майонезную заправку – на лето, клещей в парках – на весну, и отдых на Мальдивах – на позднее лето. Глянул в окно, распахнул его и с жадностью вдохнул запах палой листвы и тумана. Был октябрь. Я так и оставил окно распахнутым, и дышал запахом осени весь вечер. Ближе к ночи я дождался редактора – тупого молдаванина, обожавшего носить шляпы, как у ковбоев, – которого заманил просьбой о серьезном разговоре. Задушил его шнуром от печатной машинки «Ятрань». Сначала, правда, пришлось оглушить его этой машинкой. Помню, он недоуменно сучил ногами, когда я обрушил «Ятрань» ему на голову, и все пытался отползти, кривя губы и выговаривая мне:
– Да что ты… мля, да что ты… да на ха ты че мля в…
