Потом, разделившись, прошли по Остоженке пешком. Ни
скучающих дворников, ни остроглазых сбитенщиков, ни праздных прохожих.
Слежки за домом определенно не было.
Немного успокоившись, Грин отправил Снегиря в
парикмахерскую, расположенную как раз напротив Аронзонова подъезда – сбрить пух
на щеках. Велел сесть подле витрины и смотреть за сигнальным окном. Если вторая
штора раздвинется, подниматься наверх. Если со шторами более десяти минут
ничего происходить не будет, значит, в квартире засада. Тогда немедленно
уходить.
У двери с медной табличкой „ПРИВАТ ДОЦЕНТ СЕМЕН ЛЬВОВИЧ
АРОНЗОН“ остановился и прислушался.
Стоял долго, потому что звуки из квартиры доносились
странные: тихое подвывание, будто заперли собаку.
Один раз очень короткий и пронзительный вскрик, смысл
которого был непонятен: словно кто-то собрался заорать во весь голос, да
подавился.
Ни с того ни с сего давиться криком никто не станет, и
собаки у Аронзона не было, поэтому Грин достал револьвер и позвонил в
колокольчик. Оценивающе оглянулся: стены толстые, капитальные. На лестнице
стрелять – конечно, услышат, а если внутри, то навряд ли.
Быстрые шаги по коридору. Двое мужчин.
Лязгнула цепочка, створка приоткрылась, и Грин с размаху
ударил рукояткой прямо меж пары влажно блестевших глаз.
Толкнул дверь что было сил, перепрыгнул через упавшего
(заметил только, что в белой рубашке с засученными рукавами), увидел еще
одного, от неожиданности отпрянувшего. Этого схватил за горло, чтобы не
крикнул, и с силой стукнул головой о стену. Придержав обмякшее тело, дал ему
медленно сползти на пол.
Знакомое лицо, где-то уже видел эти подкрученные рыжие усы,
этот камлотовый пиджак.
– Что там? – раздался голос из глубины
квартиры. – Взяли? Тащите сюда!
– Так точно! – рявкнул Грин и побежал по коридору
на голос – прямо и направо, в гостиную.
Третьего, розоволицего, беловолосого, узнал сразу, а заодно
вспомнил и двух первых. Штабcротмистр Зейдлиц, начальник охраны генерала
Храпова, и двое из его людей. Видел их в Клину, в вагоне.
В комнате было много такого, что требовалось рассмотреть, но
сейчас времени на это не имелось, потому что, увидев незнакомого человека с
револьвером в руке, жандарм (не в мундире, как в прошлый раз, а песочной
тройке) оскалился и полез рукой под пиджак. Грин выстрелил один раз, целя в
голову, чтобы наверняка, но попал неточно. Зейдлиц схватился за разорванное
пулей горло, забулькал и сел на пол. Его белесые глаза ненавидяще смотрели на
Грина. Узнал.
Стрелять еще раз Грин не захотел. Зачем зря рисковать?
Шагнул к раненому и проломил ему висок ударом револьверной рукоятки.
Только теперь позволил себе взглянуть на Аронзона и Иглу.
Она была привязана к креслу. Платье на груди разорвано, так что видно белую
кожу и затененную ложбинку. Во рту кляп, губы разбиты, под глазом набирающий
синеву кровоподтек. С приват-доцентом, кажется, было совсем худо. Он сидел у
стола, уронив голову на руки, ритмично раскачивался и тихо, беспрерывно выл.
– Сейчас, – сказал Грин и побежал обратно в
коридор. Оглушенные агенты могли в любую секунду прийти в себя.
Сначала добил того, что неподвижно лежал навзничь. Потом
повернулся ко второму, который бессмысленно хлопал глазами, привалясь к стене.
Взмах, хруст кости. Кончено.
Опять бегом назад. Отдернул штору, чтобы подать сигнал
Снегирю и чтобы в гостиной стало посветлее.
Аронзона трогать не стал – было видно, что толку от него не
будет.
Развязал Иглу, вынул у нее изо рта кляп. Платком осторожно
промокнул кровоточащие губы.
– Простите меня, – вот первое, что она
сказала. – Простите меня. Я чуть вас не погубила. Я всегда думала, что не
дамся им живой, а когда схватили за локти и поволокли, вся будто оцепенела. И
возможность была, когда усадили в кресло. Могла выдернуть иглу и воткнуть себе
в горло. Тысячу раз представляла, как это будет. Не вышло…
И вдруг всхлипнула, и слеза покатилась, прямо по синеющей
скуле.
– Это все равно, – успокоил Грин. – Если бы и
смогли, я бы все равно пришел. Какая разница.
Объяснение не утешило Иглу, а наоборот, сделало только хуже.
Слезы потекли уже из обоих глаз.
– Правда пришли бы? – задала она вопрос, лишенный
смысла.
Грин и отвечать не стал.
– Что здесь? – спросил он. – Что с Аронзоном?
Игла постаралась взять себя в руки.
– Это начальник охраны Храпова. Я не сразу поняла,
думала, из Охранного. Но те себя так не ведут, этот сумасшедший какой-то. Они
еще с вечера здесь. Между собой разговаривали, я слышала. Этот, белобрысый,
хотел сам вас найти. Всю Москву обрыскал. – Ее голос стал тверже, глаза
были еще мокрыми, но слезы уже не текли. – Квартира Аронзона все эти дни
находилась под негласным наблюдением Охранки. Видно, после Рахмета. А
этот, – она снова кивнула на мертвого штабс-ротмистра, – подкупил
филера, который вел наблюдение.
– Зейдлиц, – пояснил Грин. – Его фамилия
Зейдлиц.
– Филера? – удивилась Игла. – Откуда вы
знаете?
– Нет, вот этого, – качнул он головой, досадуя,
что потратил время на ненужную деталь. – Дальше.
– Вчера филер сообщил Зейдлицу, что у Аронзона была я и
ушла с каким-то свертком. Филер пытался меня выследить, но не сумел. Я „хвоста“
не видела, но на всякий случай свернула на Пречистенке в одну хитрую
подворотню. Привычка.
Грин кивнул, потому что и сам имел такие же привычки.
– А когда филер рассказал Зейдлицу, тот с двумя своими
людьми нагрянул к Аронзону. Пытал его всю ночь. Аронзон выдержал до утра, а
потом сломался. Я не знаю, что они с ним делали, но вы сами видите… Он все
время так сидит. Раскачивается и воет…
Из коридора вбежал Снегирь. Белый, глаза расширены.
– Дверь открыта! – крикнул он. – Убитые!
А потом увидел, что в гостиной, и замолчал.
– Дверь закрыть, – сказал Грин. – Тех
перетащи сюда. И снова повернулся к Игле.
– Чего хотели?
– От меня? Чтоб сказала, где вы. Зейдлиц только
спрашивал и ругался, а бил вон тот, с засученными рукавами. (Смертельно бледный
Снегирь как раз волок по паркету за руки агента в рубашке.) Зейдлиц спросит, я молчу.
Тогда этот бьет и зажимает рот, чтоб не кричала. – Она дотронулась до
скулы и поморщилась.
