Шесть лет назад во Владимире Грин бежал с этапа. Выломал
решетку вагона, спрыгнул на рельсы, да неудачно – прямо перед часовым. Получил
удар штыком под лопатку. Уходя от погони, петлял меж путей и составов, спина
была мокрой от крови. Наконец затаился на складе, среди огромных тюков с
овчинами. Выбраться было нельзя – беглеца повсюду искали. Оставаться тоже было
нельзя – тюки начали грузили в поезд, их оставалось все меньше и меньше. Распорол
один, забрался внутрь, между пахучих и мокрых шкур – видно, нарочно намочили
для большего веса. Лишней тяжести из-за этого было незаметно. Грузчики
подцепили здоровенный тюк крюками, проволокли по настилу. Снаружи вагон
запечатали, и поезд тихонько покатил на запад, мимо оцепления, мимо патрулей.
Кому придет в голову проверять запломбированный вагон? Состав шел до Москвы
медленно, шесть суток. Грин утолял жажду тем, что сосал волглую, трудно
подсыхающую шерсть, а есть совсем не ел, потому что было нечего. Но не ослабел,
а наоборот окреп, так как двадцать четыре часа в сутки направлял волю на
латание организма. Пища для этого оказалась не нужна. Когда в Москве на
сортировке вагон распломбировали, Грин спрыгнул на землю и спокойно прошел к
выходу мимо похмельных, равнодушных грузчиков. Остановить его никто не пытался.
Когда добрался до партийного доктора и показал рану на спине, тот поразился –
дыра зарубцевалась сама собой.
От давнего воспоминания пришло решение.
Всё получится просто, только бы Лобастов согласился.
Должен согласиться. Уже знает, что БГ управилась без его
помощи. Про Сверчинского тоже знает. Поостережется отказывать.
Было и еще одно соображение, пока непроверенное. Уж не
Тимофей ли Григорьевич и есть таинственный корреспондент ТГ? Очень вероятно.
Хитер, осторожен и жаден до чужих секретов. Не с одним дном человек, ведет свою
игру, а какую – только он один и знает.
Если так, то тем более поможет.
Тихо, чтобы не потревожить Снегиря, разбудил Емелю.
Вполголоса разъяснил ему поручение – коротко, потому что он хоть по виду и
увалень, а схватывает на лету.
Емеля молча оделся, пригладил пятерней светлые волосы,
нацепил картуз. Посмотреть – взгляд не остановится. Обыкновенный фабричный, у
Лобастова на мануфактуре таких тысячи.
Вывел из сарая лошадь, покидал в сани мешки, сверху небрежно
набросил рогожу и покатил по свежему снегу через пустырь, к темным пакгаузам.
Теперь ждать.
Грин неподвижно сидел у окна, считал удары сердца, и
чувствовал, как, покалывая иголками, сходится разрезанная плоть, как сцепляется
костяной разлом, как тянутся друг к другу клеточки новой кожи.
В половине восьмого во двор вышел хозяин-обходчик Матвей.
Единственную комнату своей будки он уступил гостям, сам спал на сеновале.
Угрюмый, неразговорчивый мужик, Грину такие нравились. Ни одного вопроса не
задал. Раз прислала людей партия – значит, надо. Раз не объясняют зачем –
значит, не положено. Матвей зачерпнул снега, протер лицо и развалисто зашагал в
сторону депо, помахивая котомкой с инструментом.
Снегирь проснулся вскоре после десяти.
Не вскочил, как обычно, свежий и жизнерадостный, а медленно
поднялся, взглянул на Грина и не произнес ни слова. Пошел умываться.
Ничего не поделаешь. Мальчика больше нет, есть член БГ. Цвет
у Снегиря со вчерашнего дня неуловимо переменился: уже не нежно-персиковый –
гуще и строже.
А к полудню проблема была решена.
Емеля сам видел, как деньги погрузили в вагон, наполненный
мешками с красителем для петербургской фабрики Тимофея Григорьевича, и навесили
пломбу. Паровозик укатил вагон на Сортировочную, там его прицепят к товарному,
и в три пополудни состав малым ходом отбудет из Москвы.
Об остальном позаботится Жюли.
Сердце работало ровно, удар в секунду. Организм
восстанавливал силы. Всё было хорошо.
Глава девятая,
в которой много говорят о судьбах России
Остаток ночи – бессонной, беспокойной и бестолковой – Эраст
Петрович провел на Николаевском вокзале, пытаясь восстановить картину
произошедшего и обнаружить следы преступников. Хоть свидетелей было множество,
как синемундирных, так и партикулярных, ясности они не прибавляли. Все говорили
про какого-то офицера, якобы бросившего бомбу, но никто, как выяснилось, его не
видел. Понятно, что внимание полиции и агентов было сосредоточено на
отъезжающих, на окна вокзала никто не смотрел, но все равно выходило странно. В
присутствии нескольких десятков людей, приученных к профессиональной
наблюдательности, безнаказанно взрывают их начальника, и никто ни сном ни
духом. Объяснить беспомощность полиции можно было разве что чрезмерной
дерзостью нападения. Непонятно было даже, откуда бросили бомбу. Вероятнее всего
из коридора, потому что никто не слышал перед взрывом звона разбитого стекла.
Однако же листок с буквами БГ был обнаружен именно под окном, со стороны
перрона. Может быть, снаряд забросили в форточку?
Из четырех человек, находившихся в дежурной в момент взрыва,
жив остался только поручик Смольянинов, да и то только потому, что в это время
уронил на пол перчатку и полез за ней под дубовый стол. Крепкое дерево уберегло
адъютанта от большинства осколков, только в руку вошел кусочек железа, но зато
и свидетель из поручика получился неважный. Он даже не мог припомнить, была ли
открыта форточка. Сверчинский и неустановленная дама скончались на месте.
Гимназиста увезли в санитарной карете, но он был без сознания и явно не жилец.
На вокзале распоряжался Пожарский, которого министр
телеграммой назначил временно исправлять должность убитого, Эраст Петрович же
чувствовал себя праздным наблюдателем. Многие косились на его неуместный в данных
обстоятельствах фрак.
В восьмом часу, окончательно поняв, что здесь ничего
выяснить не удастся, статский советник уговорился с Пожарским встретиться позже
в управлении и, погруженный в глубокую задумчивость, поехал домой. Намерения
его были таковы: два часа поспать, потом сделать гимнастику и прояснить голову
посредством медитации. События развивались столь стремительно, что
рациональность за ними не поспевала, требовалось вмешательство глубинных сил
души. Сказано: среди бегущих остановись, среди кричащих замолчи.
Но осуществить план не вышло.
Тихонько открыв ключом дверь, Эраст Петрович увидел, что в
прихожей, сложив ноги калачиком и привалившись к стене, спит Маса. Это само по
себе уже было необычно. Надо полагать, ждал хозяина, хотел о чем-то предупредить,
да сморило.
Будить настырного и любопытного камердинера Фандорин не
стал, чтобы избежать лишних объяснений. Бесшумно ступая, прокрался в спальню, и
тут стало ясно, о чем хотел предупредить Маса.
