– Перед тем как из вокзала к поездам выходить, обшарили
меня по всей форме. А я чистенький, без багажа, и билет на Питер третьего
класса. Что с меня возьмешь. Прохожу на платформу, встаю в сторонке, жду.
Смотрю – Снегирек подплывает. С большущим букетом, физия румяная. На него они и
не взглянули. Кто про такого херувима вообразит, что у него в букете бомба.
Сошлись в месте, где потемнее. Я бомбу тихонько вынул и в карман. Время хоть и
ночное, а народу полно. Пассажирский из Питера запоздал, встречающие ждут. На
наш двухчасовой публика прибывает. Порядок, думаю. Никто на меня пялиться не
станет. Помаленьку присматриваюсь к дежурке. А она, Гриныч, окном прямо на
платформу выходит. Шторки раздвинуты, и все внутри видать. За столом наш
именинник сидит, около двери офицерик молодой зевает. По временам кто-то
заходит, выходит. Не спят люди, работают. Я прошелся мимо, гляжу – мать
честная, а фортка-то у них нараспашку. Знать, натоплено сильно. И так это на
душе тепло стало. Э, соображаю, Емеля, рано тебе еще помирать. Раз такая
везень, может, еще и ноги унесешь. Снегирек, как уговорено, напротив окна стоит
– шагах в двадцати. Я сбоку в тенечке жмусь. Раз колокол ударил. До отправления
десять минут, девять, восемь. Стою, молюсь Николе-угоднику и
Сатане-греховоднику: только б фортку не закрыли. Трень-брень – второй колокол.
Пора! Прошел мимо окошка неспеша и коротко так, как кошка лапой, в форточку
бульбу. Аккуратно легла, даже по раме не чиркнула. Успел еще шагов пять пройти,
и тут как шарахнет! Что началось – матушки-светы! Бегут, свистят, орут. Слышу,
Снегирек звонко: „Вон он, к путям побежал! В офицерской шинели!“ Всей толпой
туда и затопотали, а мы легохонько, скромнехонько, через боковой и на площадь.
А там давай бог ноги.
Грин слушал Емелю, а смотрел на Снегиря. Тот был непривычно
молчалив и понур. Сидел на мешке с деньгами, подперев голову. Лицо несчастное,
и на глазах слезы.
– Ничего, – сказал ему Грин. – Вы все
сделали, как нужно. Что не получилось – не виноваты. Завтра придумаю
по-другому.
– Я хотел крикнуть, но не успел, – всхлипнул
Снегирь, по-прежнему глядя вниз. – Нет, вру. Растерялся. Боялся, крикну –
Емелю выдам. И второй звонок уже был. А Емеле сбоку не видно было…
– Чего не видно-то? – удивился Емеля. – Выйти
он не мог. Я как мимо окна проходил, глаз скосил – синий мундир на месте был.
– Он-то на месте, да как ты двинулся, в дежурную люди
вошли. Какая-то дама и с ней мальчик, гимназист. На вид класс пятый.
– Вон оно что… – Емеля насупился. – Жалко
мальца. Но ты правильно, что не крикнул. Я бы все равно кинул, только уйти бы
трудней было.
Снегирь растерянно поднял мокрые глаза.
– Как все равно? Они же не при чем.
– Зато наши барышни при чем, – жестко ответил
Емеля. – Если б мы с тобой замешкали, их бы агентура взяла с деньгами, и
всё псу под хвост. Считай тогда, что Арсений впустую смерть принял, и Жюли с
Иглой зря пропали, и наших в Одессе никто от веревки не спасет. Грин подошел к
пареньку, неловко положил ему руку на плечо, и попробовал подоходчивей
объяснить то, о чем сам не раз думал:
– Понять нужно. Это война. Мы воюем. Там, на той
стороне, всякие люди есть. Бывает, что добрые, хорошие, честные. Но на них
другой мундир, и значит, они враги. Вот все Бородино, Бородино. Скажи-ка, дядя.
Помнишь, да? Там ведь стреляли, не думали, в хорошего или в плохого. Француз –
значит, пали. Не Москва ль за нами. А тут враги похуже, чем просто французы.
Жалеть нельзя. То есть можно и даже нужно, но не сейчас. Потом. Сначала
победить, потом жалеть.
В голове все выходило убедительно, а вслух не очень.
Снегирь вскинулся:
– Я про войну понимаю. И про врагов. Они отца повесили,
мать погубили. Но гимназист-то с дамой этой при чем? Когда воюют, ведь мирных
жителей не убивают?
– Нарочно не убивают. Но если пушка выстрелила, кто
знает, куда попадет снаряд. Может, что и в чей-то дом. Это плохо, это жалко, но
это война. – Грин стиснул пальцы в кулак, чтобы фразы не сжимались комками
– иначе Снегирь так и не поймет. – Разве они наших гражданских жалеют? Мы
хоть по ошибке, ненарочно. Вот ты говоришь, мать. За что ее в каземате сгубили?
За то, что отца твоего любила. А что они делают каждый день, год за годом, век
за веком, с народом? Обирают, морят голодом, унижают, держат в свинстве.
На это Снегирь ничего говорить не стал, но Грин видел, что
разговор не окончен. Ладно, еще будет время.
– Спать, – сказал он. – День был тяжелый. А
завтра обязательно деньги отправить. Иначе и правда всё зря.
– Охо-хо, – вздохнул Емеля, пристраивая под голову
мешок со ста тысячами. – Насилу добыли бумажки проклятые, а теперь не
чаем, как их сбагрить. Вот уж в самом деле: не было заботы, купили порося.
Думал большую часть ночи, думал утром.
Никак не складывалось.
Шесть мешков – груз немалый. Незаметно не вывезешь, особенно
после вчерашнего. Теперь жандармы и вовсе взбеленятся.
Как предлагала Игла, поделить между шестью курьерами? Это
возможно. Но вероятнее всего, Жюли и Игла проскочат, а остальные четверо – нет.
Молодые мужчины у филеров на первом подозрении. Терять две трети денег, да еще
отдавать четверых товарищей – слишком большая цена за двести тысяч.
Послать только женщин, каждую с сотней тысяч, а остальные
деньги пока задержать? Возможно, но тоже рискованно. Слишком много
неаккуратностей вышло за последние дни. Самая худшая – Рахмет. Наверняка
дал охранникам полное описание членов группы, а заодно и Иглы.
Как найти Иглу, Рахмет не знал, но несомненно выдал
приват-доцента с Остоженки. Аронзон – еще одна неаккуратность. Через него
Охранка может выйти на Иглу.
И еще Арсений Зимин. Труп из Сомовского тупика, конечно, уже
опознан. Прослеживают связи и знакомства убитого, рано или поздно что-нибудь
зацепят.
Нет, группа должна быть налегке, без груза.
Значит, от денег необходимо поскорей избавиться.
Трудная задача еще больше осложнялась тем, что нужно было
отлежаться, восстановить силы. Прислушавшись к себе, Грин пришел к заключению,
что сегодня к полноценному действию не приспособлен. После стычки с Козырем
организм давал понять, что нуждается в поправке, а своему телу Грин привык
доверять. Знал, что лишнего оно не потребует, и раз уж хочет передышки, значит,
не может без нее обойтись. Если не придать значения, станет хуже. Если же
подчиниться, организм придет в норму быстро. Лекарства не понадобятся, только
полный покой и самодисциплина. Полежать без движения день, а лучше два, и сломанное
ребро схватится, швы затянутся, отбитые мышцы восстановят упругость.
