– Такая честь, такая честь для Фирочки попасть на
интимный ужин к его сиятельству. Очень, очень рад. – Банкир уже оказался в
непосредственной близости от гостя и протянул ему белую, пухлую ладошку. –
Сердечно рад знакомству. У нас по четвергам журфиксы, будем душевно рады вас
видеть. Ах, да что журфиксы, приезжайте запросто, когда заблагорассудится. Мы с
женой очень поощряем это Фирочкино знакомство.
Последняя фраза своим простодушием повергла статского
советника в некоторое смущение. Еще больше он сконфузился, заметив, что дверь,
ведущая во внутренние покои первого этажа, приоткрыта, и из-за нее его
внимательно кто-то рассматривает.
Но по лестнице уже спускалась Эсфирь, и одета она была так,
что Фандорин разом забыл и о двусмысленности своего положения, и о загадочном
соглядатае.
– Папа, ну что ты снова нацепил эту свою цацку! –
грозно крикнула она. – Сними немедленно, а то он подумает, что ты так с
ней и спать ложишься! На журфикс, поди, уже пригласил? Не вздумай приходить,
Эраст. С тебя станется. А-а, – Эсфирь заметила приоткрытую дверь. –
Мамочка подглядывает. Не трать зря время, замуж я за него не выйду!
Сразу стало понятно, кто в этих мраморных чертогах главный.
Дверь немедленно затворилась, папенька испуганно прикрыл звезду и робко задал
вопрос, очень занимавший и Эраста Петровича:
– Фирочка, ты уверена, что к его сиятельству можно в
таком наряде?
Мадемуазель Литвинова обтянула короткие черные волосы
золотой сеткой, отчего казалось, будто голова упрятана в сверкающий шлем; алая
туника свободного греческого покроя сужалась к талии, перетянутой широким
парчовым кушаком, а ниже растекалась просторными складками; более же всего
потрясал разрез, опускавшийся чуть не до самой талии, – даже не столько
из-за своей глубины, сколько из-за очевидного отсутствия лифа и корсета.
– В приглашении сказано: „Дамы вольны выбирать платье
по своему усмотрению“. А что, – с тревогой взглянула Эсфирь на
Фандорина, – разве мне не идет?
– Очень идет, – обреченно ответил он, предвидя
эффект.
Эффект превзошел самые худшие опасения Эраста Петровича.
На блины к генерал-губернатору мужчины пришли хоть и без
орденов, но в черных фраках и белых галстуках; дамы – в платьях полуофициальной
бело-серой гаммы. На этом гравюрном фоне наряд Эсфири пламенел, как алая роза
на несвежем мартовском снегу. Фандорину пришло в голову и еще одно сравнение:
птица фламинго, по ошибке залетевшая в курятник.
Поскольку ужин имел статус непринужденного, его сиятельство
еще не выходил, давая гостям возможность свободно общаться друг с другом, но
фурор, произведенный спутницей статского советника Фандорина, был так силен,
что обычный в подобных обстоятельствах легкий разговор никак не склеивался –
пахло если не скандалом, то уж во всяком случае пикантностью, о которой завтра
будет говорить вся Москва.
Женщины рассматривали туалет стриженой девицы, скроенный по
новейшей бесстыдной моде, которая пока еще вызывала возмущение даже в Париже, с
брезгливым поджатием губ и жадным блеском в глазах. Мужчины же, не
осведомленные о грядущей революции в мире дамской одежды, остолбенело пялились
на привольное покачивание двух полушарий, едва прикрытых тончайшей тканью. Это
зрелище впечатляло куда больше, чем привычная обнаженность дамских плеч и спин.
Эсфирь казалась нисколько не смущенной всеобщим вниманием и
разглядывала окружающих с еще более откровенным любопытством.
– Кто это? – спрашивала она статского советника
громким шепотом. – А эта, полногрудая, кто? Один раз звонко воскликнула:
– Господи-боже, ну и кунсткамера!
Эраст Петрович поначалу держался мужественно. Учтиво
раскланивался со знакомыми, делая вид, что не замечает прицела многочисленных
взглядов, как невооруженных, так и усиленных лорнетами. Однако когда к
чиновнику подошел Фрол Григорьевич Ведищев и шепнул: „Зовут“, – Фандорин
оправдался перед Эсфирью служебной надобностью и с постыдной скоростью
устремился во внутренние апартаменты губернаторской резиденции, бросив спутницу
на произвол судьбы. У самых дверей, устыдившись, обернулся.
Эсфирь отнюдь не выглядела потерянной и дезертира взглядом
не провожала. Она стояла напротив выводка дам и со спокойным интересом их
рассматривала, а дамы изо всех сил делали вид, что увлечены непринужденной
беседой. Кажется, за мадемуазель Литвинову можно было не волноваться.
Долгорукой выслушал отчет чиновника особых поручений с нескрываемым
удовольствием, хоть для виду и поохал по поводу казенных денег, впрочем, все
равно предназначавшихся для отправки в Туркестан.
– Не все им по шерстке, – сказал Владимир
Андреевич. – Ишь, умники выискались на Долгорукого валить. Попробуйте-ка сами.
Значит, уперся столичный ферт лбом в стенку? Поделом ему, поделом.
Ведищев закончил прикреплять князю тугой крахмальный
воротничок и осторожно присыпал морщинистую шею его сиятельства тальком, чтоб
не натирало.
– Фролушка, вот тут поправь. – Генерал-губернатор
встал перед зеркалом, повертел головой и указал на неровно сидевший каштановый
паричок. – Мне, Эраст Петрович, конечно, Храпова не простят. Получил от
его величества очень холодное письмо, так что не сегодня-завтра попросят со
двора вон. А все-таки очень хотелось бы напоследок камарилье нос утереть.
Сунуть им под нос раскрытое дельце: нате, жрите и помните Долгорукого. А, Эраст
Петрович?
Статский советник вздохнул:
– Не могу обещать, Владимир Андреевич. Руки связаны. Но
п-попробую.
– Да, понимаю…
Князь направился к дверям, что вели в залу.
– Что гости? Собрались?
Двери распахнулись как бы сами собой. На пороге Долгорукой
остановился, чтобы у присутствующих было время обратить внимание на выход
хозяина и должным образом подготовиться.
Окинув взглядом собрание, князь встрепенулся:
– Кто это там в алом? Которая единственная спиной
стоит?
– Это моя знакомая, Эсфирь Авессаломовна
Литвинова, – печально ответил чиновник. – Вы же сами просили…
Долгорукой прищурил дальнозоркие глаза, пожевал губами.
– Фрол, голубчик, слетай-ка в банкетную и поменяй
карточки на столе. Пересади губернатора с супругой подальше, а Эраста Петровича
и его даму перемести, чтобы были справа от меня.
– Как-как? В морду? – недоверчиво переспросил
генерал-губернатор и вдруг быстро-быстро захлопал глазами – только сейчас
разглядел, как у соседки расходятся края выреза на платье.
На верхнем конце стола, где сидели самые именитые из
приглашенных, от нехорошего слова стало очень тихо.
