Постоялый двор находился на грязноватой, унылой площади,
соседствовавшей с Пряным рынком. „Индия“ представляла собой длинное одноэтажное
здание, неказистое, но зато с хорошей конюшней и собственным товарным складом.
Здесь останавливались торговые люди, приезжавшие в Москву за корицей, ванилью,
душистой гвоздикой, кардамоном. Вся округа Пряного рынка пропахла
головокружительными чужеземными ароматами, и если закрыть глаза, не видеть
желтых от конской мочи сугробов и кривобоких слободских домишек, то легко было
вообразить, что тут и вправду Индия: качаются пышные пальмы, идут враскачку
грациозные слоны, и небо не московское, серое с белым, а, как положено,
густо-синее и бездонное.
Опять Козырь рассчитал верно. Когда Грин вошел в гостиницу с
двумя мешками, никто к нему приглядываться не стал. Несет себе человек образцы
товара – эка невидаль. Поди догадайся, что чернявый приказчик тащит не пряный
товар, а на двести тысяч новехоньких кредитных билетов – пока мчали с Немецкой,
Грин упрятал сургучных орлов и навесные пломбы в обычную дерюжную мешковину.
Жюли, странная в дешевом драдедамовом платьишке, со сложенными
в простецкий узел волосами, бросилась на шею, обдала жарким дыханием,
забормотала:
– Слава Богу, живой… Так волновалась, так тряслась… Это
деньги, да? Значит, все хорошо, да? А что наши? Целы? Где Козырь?
Грин имел время подготовиться, и потому снес быстрые,
щекотные поцелуи не дрогнув. Оказывается, это было вполне возможно.
– Стережет, – ответил он спокойно. – Сейчас я
два, он два, и всё.
Когда вернулись с остальными четырьмя мешками, Жюли точно
так же кинулась целовать Козыря, и Грин окончательно уверился, что опасность
миновала. Больше сбить его не удастся, воля выдержит и это испытание.
– Пересчитывать будете? – сказал он. – А то
выбирайте два любых. Четыре отнесем в сани, и я уеду.
– Нет-нет! – воскликнула Жюли и, еще раз чмокнув
своего любовника в губы, метнулась к подоконнику. – Я знала, что все будет
хорошо. Смотрите – у меня за окном бутылка „клико“. Надо выпить по бокалу.
Козырь подошел к лежащим мешкам. С размаху ударил носком по
одному, по другому, как бы проверяя, плотно ли набиты. Потом чуть повернулся и
так же пружинисто, но с утроенной силой двинул Грина в пах.
От неожиданности и боли в первый миг стало темно, Грин
согнулся пополам, и на затылок обрушился еще один удар. Перед самыми глазами
вдруг оказались доски пола. Значит, упал.
Справляться с болью, даже такой острой, он умел. Нужно
сделать три судорожных вдоха, три форсированных выдоха и отключить болевую зону
из области физического восприятия. В свое время он долго упражнялся с огнем
(жег себе ладонь, внутренний сгиб локтя, под коленкой) и вполне освоил это
трудное искусство.
Но удары продолжали сыпаться градом – по ребрам, по плечам,
по голове.
– Забью, тварь, – приговаривал Козырь. – В
навоз размажу! Нашел себе баклана.
Бороться с болью было некогда. Грин повернулся навстречу
очередному удару, принял его животом, но зато вцепился в бурку и уже не
отпустил. Бурка вблизи Оказалась не такая уж белая: в пятнышках грязи и
кровавых брызгах. Он рванул ее на себя, валя Козыря с ног.
Выпустил бурку, чтобы добраться пальцами до горла, но
противник увертливо откатился в сторону.
Вскочили одновременно, лицом друг к другу.
Плохо, что револьвер остался в кармане казакина. Вон он,
висит на вешалке. Далеко, да и что толку – все равно стрелять в комнате нельзя,
вся гостиница сбежится.
Жюли застыла у стены. Остановившиеся от ужаса глаза,
раскрытый рот. В одной руке судорожно зажата большая бутылка шампанского,
пальцы другой непроизвольно отдирают золотую фольгу.
– Что, сучка, – зло улыбнулся налетчик, –
променяла Козыря на фоску? Ты погляди на него, урода. Он же на мертвяка похож.
– Ты всё выдумал, Козырненький, – дрожащим голосом
пролепетала Жюли. – Всё напридумывал. Ничего такого не было.
– Ври, „не было“. У Козыря на измену глаз соколиный –
враз чую. Потому и по земле хожу, а не в каторге гнию.
„Специалист“ пригнулся, выдернул из бурки узкое, тонкое
лезвие.
– Сейчас я тебя, пустоглазый, резать буду. Не сразу, по
лоскуточкам.
Грин вытер рукавом разбитую бровь, чтоб кровь не мешала
видеть и выставил вперед голые руки. Нож был потрачен на Рахмета. Ничего, можно
обойтись и без ножа.
Маленькими шажками Козырь приблизился, от правого хука легко
увернулся и чиркнул Грина по запястью. На пол закапали красные капли, Жюли
взвизгнула.
– Это тебе на закуску, – пообещал Козырь. Грин же
попросил:
– Тише, Жюли. Кричать нельзя.
Он попробовал схватить противника за воротник, но опять лишь
зачерпнул воздух, а острое жало, проколов поддевку, обожгло бок.
– Это заместо супца.
Козырь цапнул левой графин со стола и швырнул. Чтобы не
попало в голову, пришлось пригнуться, на миг выпустить „специалиста“ из поля
зрения. Нож немедленно этим воспользовался, вжикнул у самого уха, и ухо
вспыхнуло огнем, словно подожженное прикосновением. Грин поднял руку – верхняя
часть ушной раковины висела на тонкой ленточке кожи. Оборвал, кинул в угол. По
шее заструилось горячее.
– Это было мясное, – объяснил Козырь. – А щас
и до сладкого дойдет.
Нужно было менять тактику. Грин отступил к стене, встал
неподвижно. Не обращать внимания на лезвие. Пусть режет. Самому рвануться
навстречу клинку, схватить противника одной рукой за подбородок, другой за темя
и резко вывернуть. Как в восемьдесят четвертом, во время драки на Тюменской
пересылке.
Но Козырь теперь лезть не спешил. Остановился в трех шагах,
поиграл пальцами, и ножик замелькал между ними сверкающей змейкой.
– Ну что, Жюльетка, кого выбираешь? – явно
издеваясь, спросил он. – Хочешь, оставлю тебе его? Это ничего, что он
побитый-порезаный, ты залижешь. Или со мной поедем? У меня теперь деньжищ немеряно.
Можно в матушку-Россию вовсе не возвращаться.
– Тебя выбираю, тебя, – сразу ответила Жюли и,
всхлипывая, бросилась к Козырю. – А его мне не надо. Поиграть хотела, силу
свою попробовать. Прости, Козырненький, ты же мою натуру знаешь. Он против тебя
тьфу, только обслюнявил всю, а интереса никакого. Убей его. Он опасный. Всю
революцию по твоему следу пустит, и в Европе не спрячешься.
Налетчик подмигнул Грину:
