Человек с интересным лицом постоял в дверях, в свою очередь,
рассматривая москвичей, и после паузы вдруг громко, торжественно сказал:
– Приехавший по именному повелению из Петербурга
чиновник требует вас сей же час к себе. – И, рассмеявшись, поправился. –
Вернее, прибыл к вам сам и требует только одного – чашки крепкого кофе. Знаете
ли, господа, совершенно не могу спать в поезде. От сотрясения вагона мозги в
голове ерзают, не дают отключиться мыслительному процессу. Вы, разумеется,
господин Фандорин, – слегка поклонился гость статскому советнику. –
Много наслышан. Рад работать вместе. Вы – Сверчинский. Вы – Бурляев. А
вы? – вопросительно взглянул он на Смольянинова и Зубцова.
Те представились, причем на последнего приезжий взглянул с
особенным вниманием.
– Ну как же, Сергей Витальевич, знаю. Читал ваши
докладные записки. Дельно.
Зубцов порозовел.
– Судя по вниманию, которое оказали моей персоне ваши
филеры на вокзале, я опознан. Но все же: Пожарский, Глеб Георгиевич, прошу
любить и жаловать. У нас в роду уже триста лет старшие сыновья сплошь Глебы и
Георгии – в честь святого Глеба Муромского и Георгия Победоносца, наших
покровителей. Что называется, традиция, освященная веками. Итак. Господин
министр поручил мне лично возглавить расследование по делу об убийстве
генерал-адъютанта Храпова. От нас, господа, ждут быстрых результатов.
Понадобится исключительное усердие, особенно с вашей стороны, – со
значением подчеркнул Пожарский последние слова и сделал паузу, чтобы москвичи в
должной степени осознали смысл. – Время, господа, время дорого. Вчера
ночью, когда пришла ваша телеграмма, я на счастье был у себя в кабинете. Собрал
вот этот портфельчик, схватил чемодан – он у меня всегда готов на случай
неожиданных отъездов – и на поезд. Сейчас десять минут пью кофе и одновременно
слушаю ваши соображения. Потом поболтаем с арестованным.
Такого допроса Эрасту Петровичу видеть еще не приходилось.
– Что это он у вас прикрученный сидит, будто на
электрическом стуле? – удивился князь, когда вошли в комнату для допросов. –
Слыхали про новейшее американское изобретение? Вот сюда и сюда (он ткнул
сидящему в запястье и затылок) подсоединяют электроды и пропускают ток. Просто
и эффективно.
– Пугать изволите? – нагло улыбнулся скованный,
обнажив щербатый рот. – Напрасно. Я пыток не боюсь.
– Помилуйте, – удивился Пожарский. – Какие
пытки? Мы ведь в России, а не в Китае. Велите развязать, Петр Иванович. Что за
азиатчина, право.
– Отчаянный субъект, – предупредил Бурляев. –
Может броситься.
Князь пожал плечами:
– Нас тут шестеро, и все исключительно крепкой
комплекции. Пускай бросается.
Пока отцепляли ремешки, петербуржец с любопытством
рассматривал пойманного террориста. И вдруг с чувством сказал:
– Боже мой, Николай Иосифович, вы даже не
представляете, до чего я рад вас видеть. Познакомьтесь, господа. Перед вами
Николай Селезнев собственной персоной, неустрашимый герой революции. Тот самый,
что прошлым летом застрелил полковника фон Бока, а потом с пальбой и взрывами
сбежал из тюремной кареты. Я его из вашего описания сразу опознал. Схватил
досье – и в дорогу. Ради милого дружка шестьсот верст не околица.
Трудно сказать, на кого это заявление подействовало сильнее
– на ошеломленных москвичей или на арестанта, застывшего с преглупой миной на
лице: губы еще раздвинуты в улыбке, а брови уже поползли вверх.
– А я – полковник Пожарский, вице-директор Департамента
полиции. Раз вы, Николай Иосифович, нынче в Боевой Группе, то мы с вами уже
встречались, на Аптекарском острове. Незабываемая была встреча.
И, не снижая темпа, энергично продолжил:
– Вас, душа моя, мне сам Бог послал. Я уж думал в
отставку, а тут вы сами припожаловали. Так бы и расцеловал.
Он даже сделал к арестанту некое движение, будто и в самом
деле намеревался его облобызать, и бесстрашный террорист поневоле вжался в
спинку стула.
– Я пока в поезде ехал, статейку сочинил, –
доверительно сообщил ему стремительный флигель-адъютант и вынул из портфеля
исписанный листок. – Называется „Конец БГ близок“. Подзаголовок – „Триумф
Департамента полиции“. Послушайте-ка: „Злодейское умерщвление незабвенного
Ивана Федоровича Храпова недолго оставалось неотмщенным. Тело страдальца еще не
предано земле, а московские сыскные органы уже арестовали опаснейшего
террориста Н. С., который дал подробные показания о деятельности Боевой Группы,
членом которой он является“. Тут немного со стилем не того, два раза „который“,
но ничего, редактор поправит. Дальше читать не буду – смысл вам понятен.
Задержанный, которого, оказывается, звали Николаем
Иосифовичем Селезневым, ухмыльнулся:
– Чего уж непонятного. Угрожаете скомпрометировать меня
перед товарищами?
– И это для вас будет пострашнее виселицы, –
уверил его князь. – Ни в тюрьме, ни на каторге никто из политических вам
руки не подаст. Зачем государству вас казнить, брать лишний грех на душу. Сами
в петлю полезете.
– Ничего, не полезу. Мне веры побольше, чем вам.
Приемчики Охранки моим товарищам известны.
Пожарский спорить не стал:
– Оно конечно, кто же поверит, что безупречный герой
террора сломался и все выдал. Психологически недостоверно, я понимаю. Только
вот… Господи, где же они… – Он порылся в своем желтом портфеле и извлек
оттуда стопку небольших прямоугольных карточек. – Вот. А я уж испугался,
думал, в спешке на столе оставил. Только вот, говорю, безупречный ли. Я знаю, у
вас в партии нравы строгие. Вам бы лучше к анархистам, Николай Иосифович, у них
оно того, поживее. Особенно с вашим пытливым характером. Полюбуйтесь-ка,
господа, на эти фотографические снимки. Сделаны через потайное отверстие в
одном порочнейшем заведении на Лиговке. Это вот наш Николай Иосифович, его тут
сзади видать. А с ним – Любочка, одиннадцатилетнее дитя. То есть, конечно, дитя
разве что в смысле возраста и телесного сложения, а по опыту и привычкам совсем
даже не дитя. Но если ее биографию не знать, смотрится чудовищно. Вот, Петр
Иванович, на эту посмотрите. Здесь и Николая Иосифовича хорошо видно.
Полицейские сгрудились вокруг Пожарского, с интересом
рассматривая снимки.
– Взгляните, Эраст Петрович, какая гадость! –
возмущенно воскликнул Смольянинов, протягивая Эрасту Петровичу одну из
фотографий.
Фандорин мельком взглянул и ничего не сказал.
Арестант сидел бледный, нервно кусая губы.
