Все равно не ответит. Основательный человек, сочного
охряного цвета, который бывает от большой внутренней силы и крепкой уверенности
в себе.
– Сказано: „Отпускай хлеб твой по водам, потому что по
прошествии многих дней опять найдешь его“. – Фабрикант лукаво улыбнулся и
по-бычьи наклонил круглую голову, и вправду лобастую. – На сколько же вас
облегчили?
– Триста пятьдесят.
Лобастов присвистнул, сунул большие пальцы в карманчики
жилетки. Улыбка с лица исчезла.
– Прощайте, господин Грин, – сказал он
жестко. – Я человек слова. Вы – нет. Больше я дел с вашей организацией
иметь не желаю. В январе я аккуратнейшим образом сделал очередной полугодовой
взнос, пятнадцать тысяч, и просил до июля меня более не беспокоить. Моя мошна
глубока, но не бездонна. Триста пятьдесят тысяч! Эк куда хватил.
Оскорблению Грин значения не придал. Это были эмоции.
– Я только ответил, – сказал он ровным
голосом. – Нужно срочные платежи. Некоторые ждут, другие ни в коем случае.
Сорок тысяч обязательно. Иначе виселица. Такое не прощают.
– А вы меня не пугайте! – окрысился
заводчик. – „Не прощают“. Вы думаете, я вам деньги из страха даю? Или
индульгенцию на случай вашей победы покупаю?
Грин промолчал, потому что именно так и думал.
– Ан нет! Я ничего и никого не боюсь! – Лицо
Тимофея Григорьевича стало багроветь от сердитости, задергалась щека. – Не
приведи Господь, если вы победите! Да и не будет у вас никакой победы. Вы,
поди, вообразили, что Лобастова используете? Черта с два! Это я вас использую.
А если я с вами откровенен, то это потому, что вы человек прагматический, без
патетики. Мы с вами одного поля ягоды. Хоть и разные на вкус. Ха-ха!
Лобастов коротко хохотнул, обнажив желтоватые зубы.
При чем здесь ягоды, подумал Грин. Зачем говорить шутками,
если можно серьезно.
– Так почему помогаете? – спросил он и
поправился. – Помогали.
– А потому, что понял: наших дураков надутых пугать
надо, чтоб не ставили палки в колеса, чтоб не мешали умным людям страну из
болота тащить. Учить их, ослов, надобно. Носом в навоз тыкать. Вот вы и
потычьте. Пусть до их чугунных голов дойдет, что России либо со мной,
Лобастовым, идти, либо с вами, в тартарары катиться. Третьего не дано.
– Вкладываете деньги, – кивнул Грин. –
Понятно. В книгах читал. В Америке называется лоббирование. У нас парламента
нет, поэтому давите на правительство через террористов. Так дадите сорок тысяч?
Лицо Лобастова сделалось каменным, только тик по-прежнему
тревожил щеку.
– Не дам. Вы умный человек, господин Грин. На
„лоббирование“, как вы выразились, у меня отведено тридцать тысяч в год. И ни
копейки больше. Если хотите – берите пятнадцать в счет второго полугодия.
Подумав, Грин сказал:
– Пятнадцать нет. Нужно сорок. Прощайте. Повернулся и
пошел к выходу. Хозяин догнал, проводил до двери.
Нежто передумал? Вряд ли. Не такой человек. Тогда зачем
догнал?
– Храпова-то вы? – шепнул в ухо Тимофей
Григорьевич.
Вот зачем.
Грин молча спустился по лестнице. Пока шел по заводской
территории, думал, как быть дальше.
Выход оставался один – все-таки экс.
Что полиция занята розыском, даже неплохо. Значит, меньше
людей на обычные нужды выделено. Например, на охрану денег.
Людей можно взять у Иглы.
Но без специалиста все равно не обойтись. Следует послать
телеграмму Жюли, чтоб привезла своего Козыря.
За проходной Грин встал за фонарный столб, немного подождал.
Так и есть. Из ворот деловито выскочил неприметный человек
приказчицкого вида, повертел головой и, заметив Грина, сделал вид, что
дожидается конки.
Осторожен Лобастов. И любопытен.
Это ничего. От хвоста оторваться было нетрудно.
Грин прошел по улице, свернул в подворотню и остановился.
Когда следом сунулся приказчик, стукнул его кулаком в лоб. Пусть полежит минут
десять.
Сила партии заключалась в том, что ей помогали самые разные
люди, подчас совсем неожиданные. Именно такой редкой птицей была Жюли.
Партийные аскеты смотрели на нее косо, а Грину она нравилась.
Ее цвет был изумрудный – легкий и праздничный. Всегда
веселая, жизнерадостная, нарядная, благоухающая неземными ароматами, она
вызывала в металлическом сердце Грина какой-то странный звон, одновременно
тревожный и приятный. Само имя „Жюли“ было звонким и солнечным, похожим на
слово „жизнь“. Сложись судьба Грина иначе, он бы, наверное, влюбился именно в
такую женщину.
У членов партии не было принято много болтать о своем
прошлом, но историю Жюли знали все – секрета из своей биографии она не делала.
Подростком она лишилась родителей и попала под опеку к
родственнику, чиновному господину изрядных пет. На пороге старости родственнику,
по выражению Жюли, „бес засел в ребро“: доверенное наследство он растратил,
воспитанницу растлил, а сам в скором времени свалился в параличе. Юная Жюли
осталась без гроша в кармане, без крыши над головой, но с солидным чувственным
опытом. Карьера перед ней открывалась только одна – профессионально женская, и
Жюли явила на этом поприще незаурядное дарование. Несколько лет она прожила в
содержанках, меняя богатых покровителей. Потом „толстяки и старики“ ей надоели,
и Жюли завела собственное дело. Возлюбленных теперь она выбирала себе сама, как
правило, нетолстых и уж во всяком случае нестарых, денег с них не брала, а
доходы получала от „агентства“.
В „агентство“ Жюли пригласила подружек – частью таких же,
как она, содержанок, частью вполне респектабельных дам, искавших приработка или
приключений. Фирма очень быстро приобрела популярность среди столичных
искателей удовольствий, потому что подружки у Жюли были все как на подбор
красивые, смешливые и охочие до любви, а конфиденциальность соблюдалась
неукоснительно.
Но друг от дружки, и тем более от веселой хозяйки у красавиц
секретов не было, а поскольку среди клиентов попадались и большие чиновники, и
генералы, и даже крупные полицейские начальники, к Жюли стекались сведения
самого разного свойства, в том числе очень важные для партии.
Чего в организации не знал никто, так это почему
легкомысленная особа стала помогать революции. Но Грин ничего удивительного тут
не находил. Жюли – такая же жертва подлого социального устройства, как
батрачка, нищенка или какая-нибудь бесправная прядильщица. Борется с
несправедливостью доступными ей средствами, и пользы от нее куда больше, чем от
иных говорунов из ЦК.
