Через проходной двор, через черный ход пробрался на позицию,
присмотренную еще накануне – неприметный чердачок с полузаколоченным оконцем,
выходившим как раз на площадь.
Внимательно, не отвлекаясь, изучал всех, кто крутился
поблизости. Лоточники были настоящие. Шарманщик тоже. Покупатели менялись,
подолгу без дела ни один не слонялся.
Значит, всё чисто.
Без четверти десять появилась Игла. Прошла сначала в одну
сторону, потом вернулась обратно. Тоже проверяет. Это правильно. Можно
спускаться.
– Плохие известия, – сказала связная вместо
приветствия. Ее худое, строгое лицо было бледным и расстроенным. – Я по
порядку.
Шли бок о бок по Сретенке. Грин молча слушал.
– Первое. Вечером полиция совершила налет на квартиру
Ларионова. Никого не взяли. Но потом там была стрельба. Ларионов убит.
Это Рахмет, его работа, подумал Грин и ощутил одновременно
облегчение и злость. Пусть только вернется, надо будет дать ему урок
дисциплины.
– Второе? – спросил он. Игла только покачала
головой.
– Как вы скоры на расправу. Надо было разобраться.
– Что второе? – повторил Грин.
– Где ваш Рахмет, выяснить не удалось. Как только
что-нибудь узнаю, сообщу. Третье. Из города отправить вас скоро не выйдет. Мы
хотели товарняком, в грузовом вагоне, но на двенадцатой версте и потом на
шестидесятой железнодорожные жандармы проверяют все пломбы.
– Это ничего. Есть известие хуже, я вижу. Говорите.
Она взяла его за локоть, повела с людной улицы в пустой
переулок.
– Экстренное сообщение из Центра. Привез курьер с
утренним поездом. Вчера на рассвете, в тот самый час, когда вы казнили Храпова,
Летучий отряд Департамента полиции разгромил явку на Литейном.
Грин нахмурился. На Литейном, в тайнике отлично
законспирированной квартиры, хранилась партийная касса – все средства,
оставшиеся от январского экса, когда взяли контору Кредитно-ссудного
товарищества „Петрополь“.
– Нашли? – коротко спросил он.
– Да. Взяли все деньги. Триста пятьдесят тысяч. Это
страшный удар по партии. Велено передать, что вся надежда на вас. Через
одиннадцать дней надо вносить последний взнос за типофафию в Цюрихе. Сто
семьдесят пять тысяч французских франков. Иначе оборудование будет изъято.
Тринадцать тысяч фунтов стерлингов нужно для закупки оружия и фрахта шхуны в
Бристоле. Сорок тысяч рублей обещаны смотрителю Одесского централа за
организацию побега наших товарищей. И еще деньги на обычные расходы… Без кассы
вся деятельность партии будет парализована. Вы должны немедленно дать ответ – в
состоянии ли Боевая Группа при нынешних обстоятельствах добыть потребную сумму.
Грин сразу не ответил – взвешивал.
– Известно, кто выдал?
– Нет. Знают только, что операцию проводил лично
полковник Пожарский, вице-директор Департамента полиции.
Раз так, права отказываться у Грина не было. Упустил
Пожарского на Аптекарском острове – теперь рассчитывайся за свой промах.
Однако проводить экс в нынешних условиях было чересчур
рискованно.
Первое – неясность с Рахметом. Что, если арестован? Как
поведет себя на допросе – угадать трудно. Непредсказуем.
Второе – мало людей. По сути дела один Емеля.
Третье – на розыск БГ наверняка подняты все полицейские
службы. Город кишит жандармами, агентами и филерами.
Нет, риск выше допустимого. Не годится.
Словно подслушав, Игла сказала:
– Если понадобятся люди, у меня есть. Наш московский
боевой отряд. Опыта у них мало, до сих пор только сходки охраняли, но ребята
смелые, и оружие есть. А если сказать, что это для БГ, в огонь и воду пойдут. И
меня с собой возьмите. Я стреляю хорошо. Бомбы умею делать.
Грин впервые как следует посмотрел в ее серьезные, будто
припорошенные пеплом глаза и увидел, что по цвету Игла похожа на него – серая,
холодная. Подумал: тебя-то отчего высушило? Или с рождения такая?
Сказал вслух:
– В огонь и воду не нужно. Во всяком случае не сейчас.
После скажу. Сейчас новую квартиру. Не получится с телефоном – ладно. Только
чтобы со вторым выходом. В семь вечера там же. А с Рахметом, если появится, очень
осторожно. Буду проверять.
Появилась мысль, где денег добыть. Без стрельбы.
Имело смысл попробовать.
У ворот Лобастовской мануфактуры Грин отпустил извозчика.
Привычно подождал минуту – не выедут ли из-за угла еще одни сани, с филером – и
лишь убедившись, что слежки нет, свернул на заводскую территорию.
Пока шел к главной конторе мимо цехов, мимо заснеженных
клумб, мимо нарядной церкви, с интересом осматривался.
Капитально ведет дело Лобастов. И на лучших американских
фабриках не часто такой порядок увидишь.
Встречавшиеся по дороге работники шагали деловито, как-то не
по-русски, и ни одной опухшей с похмелья физиономии Грин не заметил, хоть был
понедельник и утро. Рассказывали, что у Лобастова за пьяный запах сразу расчет
в зубы и за ворота. Зато жалованье вдвое выше других мануфактур, бесплатная
казенная квартира и чуть ли не двухнедельный отпуск с половинным окладом.
Про отпуск, вероятно, были выдумки, но что рабочий день на
предприятиях Тимофея Григорьевича всего девять с половиной часов, а в субботу
восемь, это Грин знал наверняка.
Если б все капиталисты были как Лобастов, незачем стало бы и
пожар зажигать – такая неожиданная мысль пришла в голову стальному человеку,
когда он увидел крепкий кирпичный дом с вывеской „Заводская больница“. Глупая
мысль, потому что на всю Россию Лобастов имелся только один.
В приемной заводской конторы Грин написал короткую записочку
и попросил передать хозяину. Лобастов принял посетителя сразу.
– Здравствуйте, господин Грин.
Невысокий, плотно сбитый мужчина с простым, мужицким лицом,
к которому совсем не шла холеная бородка клинышком, вышел из-за широкого
письменного стола, крепко стиснул гостю руку.
– Чему обязан? – спросил он, пытливо щуря живые,
темные глаза. – Уж верно что-нибудь чрезвычайное? Часом не в связи со вчерашним
казусом на Литейном?
Грин знал, что Тимофей Григорьевич имеет своих людишек в
самых неожиданных местах, но все равно удивился такой редкостной
осведомленности.
Спросил:
– Неужто и в Департаменте прикармливаете? – И тут
же поморщился, как бы снимая неуместный вопрос.
