– Это у вас инсценировка такая? – поинтересовалась
мадемуазель Литвинова и с деланным восхищением покачала стриженой головкой. –
Изобретательно. И сыграно виртуозно, просто театр Корша. Что по вашей пьесе
должно последовать дальше? Благодарная девица падает на грудь прекрасному
спасителю и, орошая слезами его крахмальную сорочку, клянется в вечной
преданности? А потом пишет вам доносы на своих товарищей, да?
Эраст Петрович отметил, что – поразительная вещь – короткая
прическа барышню вовсе не портит, а напротив, очень идет к ее мальчишескому
лицу.
– Неужто вы в самом деле намеревались стрелять? –
спросил он. – Глупо. Из такой б-безделушки (он показал тростью на
валявшийся револьверчик) Бурляева вы все равно не убили бы, а вот вас наверняка
растерзали бы на месте. Мало того…
– Я не боюсь! – перебила его экспансивная
девица. – Пусть растерзали бы. Скотству и произволу спуску давать нельзя!
– … Мало того, – продолжил чиновник, пропустив ее
реплику мимо ушей, – вы погубили бы своих друзей. Ваша вечеринка была бы
признана сборищем террористов, и все они отправились бы на каторгу.
Мадемуазель Литвинова смутилась, но лишь на миг, не долее.
– Скажите, какой гуманный! – воскликнула
она. – Только я не верю в Атосов от жандармерии. Такие, как вы, вежливые,
лощеные, еще хуже, чем откровенные кровососы вроде этого красномордого. Во сто
крат опасней! Да вы хоть понимаете, господин красавчик, что всем вам не уйти от
возмездия?
Барышня воинственно шагнула вперед, и Эраст Петрович был
вынужден отступить – пальчик с острым ноготком угрожающе рассекал воздух перед
самым его носом.
– Палачи! Опричники! Вы не спрячетесь от народной мести
за штыками своих телохранителей!
– Я вовсе и не прячусь, – обиженно ответил
статский советник. – Никаких телохранителей у меня нет, а адрес мой
напечатан во всех адресных книгах. Можете п-проверить: Эраст Петрович Фандорин,
чиновник особых поручений при генерал-губернаторе.
– А-а, тот самый Фандорин! – Девушка азартно
оглянулась на Ларионова, словно призывая его в свидетели столь поразительного
открытия. – Гарун аль-Рашид! Раб лампы!
– Какой еще лампы? – удивился Эраст Петрович.
– Ну как же. Могучий джинн, охраняющий старого султана
Долгорукого. То-то он, Иван Игнатьевич, филерам губернатором грозился, –
снова обратилась она к инженеру. – А я не возьму в толк, что за начальник
такой, которому и Охранка нипочем. Не знала, господин джинн, что вы и
политическим сыском не гнушаетесь.
Она добила Эраста Петровича последним, уже совершенно
испепеляющим взглядом, кивнула на прощанье хозяину и величественно направилась
к выходу.
– Погодите, – окликнул ее Фандорин.
– Что вам еще от меня нужно? – гордо изогнула
барышня стройную шею. – Все-таки надумали арестовать?
– Вы забыли свое оружие. – Статский советник
поднял револьвер и протянул ей рукояткой вперед.
Эсфирь Литвинова выдернула оружие двумя пальцами, словно
брезговала дотронуться до руки чиновника и вышла вон.
Подождав, пока хлопнет входная дверь, Фандорин обернулся к
инженеру и негромко сказал:
– Я знаю, господин Ларионов, о ваших отношениях с
Охранным отделением.
Инженер вздрогнул, как от удара. На его желтоватом, с
отечными мешками лице возникло выражение тоскливой обреченности.
– Да, – кивнул он, устало опускаясь на
стул. – Что вы хотите знать? Спрашивайте.
– Я услугами тайных осведомителей не пользуюсь, –
сухо ответил на это Эраст Петрович. – По-моему, шпионить на своих
товарищей м-мерзко. То, чем вы здесь занимаетесь, называется провокацией.
Заводите новые знакомства среди романтически настроенной молодежи, поощряете
антиправительственные разговоры, а потом доносите в Охранку о своих
достижениях. Как вам не совестно, ведь вы д-дворянин, я читал ваше досье.
Ларионов неприятно рассмеялся, подрагивающей рукой вынул
папиросу.
– Совестно? Вы про совесть с господином Зубцовым
поговорите, Сергеем Витальевичем. И про провокацию тоже. Сергей Витальевич,
правда, этого слова не любит. Он говорит „санация“. Мол, лучше потенциально
опасных субъектов на ранней стадии помечать и отсеивать. Для пользы общества и
их же собственной. Если не у меня будут собираться, под внимательным оком
Сергея Витальевича, то в каком-нибудь другом месте. И неизвестно, до чего там
додумаются, каких дел натворят. А тут они все на виду. Чуть кто от праздных
разговоров начнет на дело выворачивать, его, голубчика, сразу цап-царап.
Государству спокойствие, господину Зубцову поощрение, а иуде Ларионову
бессонные ночи…
Инженер закрыл лицо руками и замолчал. Судя по дерганью
плеч, боролся с рыданиями.
Эраст Петрович сел напротив, вздохнул.
– Как же вас угораздило? Ведь противно.
– Еще бы не противно, – глухим голосом отозвался
Ларионов сквозь прижатые ладони. – Я студентом тоже о социальной
справедливости мечтал. Листовки в университете расклеивал. За этим занятием
меня и взяли.
Он отнял руки, и стало видно, что глаза у него влажные,
блестящие. Чиркнул спичкой, судорожно затянулся.
– Сергей Витальевич человек гуманный. „У вас, говорит,
Иван Игнатьевич, мать старая, больная. Если из университета выгонят – а это
самое малое, что вам грозит – не переживет. Ну, а ссылкой или, упаси Боже,
тюрьмой вы ее точно в могилу сведете. Ради чего, Иван Игнатьевич? Ради химер?“
И дальше про санацию стал объяснять, только длиннее и красивее. Мол, я вас не в
доносители зову, а в спасители детей. Ведь они, неразумные и чистые сердцем,
бегут по цветущему лугу и не видят, что за лугом-то пропасть. Вы бы и встали на
краю этой пропасти, помогли бы мне детей от падения уберечь. Сергей Витальевич
говорить мастер, и главное сам верит. Ну, и я поверил. – Инженер горько
улыбнулся. – Честнее сказать, заставил себя поверить. Мать и в самом деле
бы не пережила… Ну что, университет я закончил, и должность хорошую мне
господин Зубцов приискал. Только вышло, что никакой я не спаситель, а самый
обычный „сотрудник“. Как говорится, нельзя забеременеть наполовину. Даже
жалованье получаю, пятьдесят пять целковых. Плюс пятьдесят расходных, под
отчет. – Улыбка стала еще шире, растянувшись в глумливый оскал. – В
общем, всем жизнь хороша. Только вот совсем не сплю по ночам. – Он зябко
поежился. – Забудусь на минуту и вздрагиваю – слышу стук. Думаю, а вот и
за мной пришли. То ли те, то ли эти. Так и дергаюсь всю ночь. Стук-стук. Стук-стук.
В этот миг раздался стук дверного молотка. Ларионов
вздрогнул и нервно рассмеялся.
