Невдалеке от щелкунчика стоял во весь рост, но как-то
корчась, другой акмеист – колченогий, с перебитым коленом и культяпкой
отрубленной кисти, высовывающейся из рукава: худощавый, безусый, как бы
качающийся, с католически голым, прекрасным, преступным лицом падшего ангела,
выражающим ни с чем не сравненную муку раскаяния, чему совсем не
соответствовала твердая соломенная шляпа-канотье, немного набок сидевшая на его
наголо обритой голове с шишкой.
Шляпа Мориса Шевалье.
Издалека волнами долетали мощные, густые, ликующие звуки
пасхальных колоколов Нотр-Дам и Сакре-Кёр, гипсовые колпаки которой светились
где-то за парком Монсо, на высоком холме Монмартра, царя над
празднично-безлюдным Парижем.
Виднелись еще повсюду среди зелени и цветов изваяния,
говорящие моему гаснущему сознанию о поэзии, молодости, минувшей жизни.
Маленький сын водопроводчика, соратник, наследник,
штабс-капитан и все, все другие.
Читателям будет нетрудно представить их в виде белых сияющих
статуй без пьедесталов.
Я хотел, но не успел проститься с каждым из них, так как мне
вдруг показалось, будто звездный мороз вечности сначала слегка, совсем
неощутимо и нестрашно коснулся поредевших серо-седых волос вокруг тонзуры моей
непокрытой головы, сделав их мерцающими, как алмазный венец.
Потом звездный холод стал постепенно распространяться сверху
вниз по всему моему помертвевшему телу, с настойчивой медлительностью
останавливая кровообращение и не позволяя мне сделать ни шагу, для того чтобы
выйти из-за черных копий с золотыми остриями заколдованного парка, постепенно
превращавшегося в переделкинский лес, и – о боже мой! – делая меня изваянием,
созданным из космического вещества безумной фантазией Ваятеля.
1975 – 1977
Переделкино – Нижняя Ореанда.
