7. Капитан Удо Макинтош что-то чувствует
Ходовая рубка была любимым местом Макинтоша на «Бриарее». Здесь можно было немного отдохнуть металлической услужливости томми. Несмотря на уверения машиниста-механика Мозеса, что томми отлично справятся с обязанностями младших офицеров, этот рубеж Макинтош не уступал и не был намерен уступать впредь. Достаточно, что весь низший состав палубной команды был сделан из шестерёнок и пара.
А ещё имелась в ходовой огромная – во всю правую стену – игрушка, какой позавидовал бы любой мальчишка вне зависимости от возраста. Игрушка эта звалась навигационной системой «Бриарея» и представляла собой механический монитор шириной двенадцать футов. В центре монитора помещались: два хронометра; автоматические таблицы для расчёта течений; подвижная карта Млечного Пути, на которой отмечены были приблизительные координаты погружения и всплытия и схематически – основные подэфирные течения (с помощью медных и серебряных полос, пластин и просто проволоки – в зависимости от ширины потока). Располагались они в несколько слоёв, перекрывая друг друга, иной раз – хаотически путаясь.
Монитор соорудил Мозес, и это была самая современная и полная схема Млечного Пути из тех, что использовались на пассажирских пароходах.
Была.
Макинтош остановился на пороге. Равнодушно отметил запах – приторный, неуловимо знакомый и почему-то напоминающий о Джиме Кошки; звук – тихий, но навязчивый шёпот неисправных репродукторов оповещения.
А потом уже осознал, что видят его глаза.
Напротив двери, опираясь на перекошенный штурвал, стоял в нелепой позе Фарнсворт – навигатор и третий помощник. Стеклянный взгляд его был полон недоумения и обиды, а грудная клетка пробита. Возле расколотого машинного телеграфа скорчился Джон Броуди.
Капитан в два шага оказался рядом, проверил пульс – мертвы. Тогда только огляделся.
Рубка была разорена. Усыпана осколками стёкол и обломками мебели. Из навигационного монитора торчали хаотически погнутые медные пластины, изображавшие потоки, – точно в карту Млечного Пути швырнули чем-то тяжёлым. Сохранившаяся часть навигационной системы показывала неверный, безумный курс, и табличка с описанием пункта назначения была пуста.
Под картой, нелепо разбросав руки, лежал Том Бёрк, на лице которого написано было лёгкое удивление. Похоже, испугаться он так и не успел.
Пол, стена, сам Бёрк – всё было испачкано кровью. И эта кровь стала Макинтошу знаком, что он окончательно утратил представление о происходящем на «Бриарее».
Двенадцать лет назад, когда Макинтош очнулся на «Клио» и обнаружил девять мертвецов, всё выглядело совершенно иначе. Ни единой капли крови, ни малейшего беспорядка. Все как будто уснули. Макинтошу не нужно было специально припоминать детали: «Инцидент» во всех подробностях снился ему едва ли не каждую ночь за эти двенадцать лет. И с момента появления Аяваки на борту Макинтош был готов к повторению кошмара.
Но то, что он видел теперь, совершенно точно не было делом рук ни ребёнка, ни луораветлана.
Макинтош снял трубку телектрофона – глухо. Щёлкнул тумблером системы оповещения, гаркнул в рупор – голос его растворился в размеренном шипении репродукторов.
В рубку вбежал Кошки. Вид он имел заспанный, растрёпанный. Глаза его были два блюдца. Он даже не отшатнулся по обыкновению от Цезаря, охранявшего вход.
– Капитан! Что здесь стряслось?
Вопрос этот прозвучал чрезвычайно фальшиво, но таков был Кошки: во всякой ситуации выглядел он фальшиво и неискренне.
– А это, Джим, я хотел спросить у вас. Если мне не изменяет память, сейчас время вашей вахты.
– Верно, капитан. Да только какой из меня моряк – после отравы-то? Я за одним ржавым томми уследить не смог, а тут целый пароход. Поменялся я с Фарнсвортом. Это он? Наш Дэнни?
Старший помощник наклонился к Фарнсворту, боязливо прикоснулся к нему, словно надеясь, что третий помощник оживёт, улыбнётся во все зубы и признается в глупой мистификации.
– Я ни за что не отстоял бы ночь, – оправдываясь, сказал Кошки. – Непременно какая-нибудь коллизия приключилась бы.
«Будто без вас не приключилась», – Макинтош не сказал этого вслух и сам себе удивился: прежде он никогда не щадил чувства подчинённых.
Аявака, до того молчаливой тенью стоявшая в углу, ожила, подошла сперва к Фарнсворту, потом к Броуди, затем к Бёрку. Она закрывала им глаза, шептала что-то по-луораветлански и каждого обходила по кругу.
Кошки лишь теперь заметил её, и лицо его сделалось сложным. Однако, видя невозмутимость Макинтоша, Кошки только нахмурился и деловито заметался по рубке, цепко осматривая разбитые приборы.
– Проснулся, чую – уши-то заложило, а в темени молотилка бьёт. Понял – нырнули, значит. Глянул на время – рановато, смекнул – дело швах… – Кошки не умел замолчать сам. После онтымэ делался он исключительно рефлективным и всякое событие мог обсуждать часами.
– Вы встретили кого-нибудь по дороге сюда?
– Ни единой души, капитан.
– А этот странный запах – не находите его знакомым? – почему-то вопрос казался Макинтошу очень важным.
Кошки принюхался, вскинул брови и покачал головой.
Но капитан уже вспомнил, глядя на простодушное лицо Кошки, на его рыжие брови, – вспомнил и запах этот, и почему напоминал он о старшем помощнике. С таким ароматом – приторным, густым – курился в матросских трубках чёрный лёд. И именно Кошки давно был у Макинтоша на подозрении как курильщик льда.
Какой безумец первым догадался насыпать измельчённый лёд в трубку и поджечь? Макинтош встречал не менее дюжины людей, приписывающих себе это сомнительное открытие, сделанное чуть более десяти лет назад, вскоре после того, как лёд впервые пробрался с изнанки в эфир. Чёрный лёд, не будучи в прямом смысле льдом, тлея, давал аромат сложный и искусительный. Дым его был сладок, бодрил, расслаблял, обманывал и уводил в волшебные сны. Субстанция, известная как первейший враг всякого подэфирного парохода, сделалась вдруг желанной и необходимой.
Сначала лёд стали курить моряки, которым это новое и невероятное зелье доставалось бесплатно и в любых количествах. Курили много, жадно, без оглядки. Портовые подпольные химики с удвоенным рвением взялись за поиск формулы, которая подарит льду устойчивость. Добыча льда сделалась профессией. На небольших лодчонках, рискуя всем, лихачи ныряли под эфир, собирали лёд, на предельной скорости возвращались в порт, где в маленьких дорогих кабинетах курилен ожидали их специальные клиенты. Это был опасный промысел, лишняя минута под эфиром могла обернуться смертью в объятиях агрессивного льда.
Макинтош лёд не пробовал, несмотря на вдохновляющие примеры со всех сторон. Почему-то казалось Макинтошу, что ото льда будет ему плохо, что лёд может быть для него вовсе смертелен. В те времена, когда палубная команда «Бриарея» вся состояла из живых людей, не было ни одного матроса на борту, который не употреблял бы лёд. На иных судах курение льда быстро запретили, и Макинтош перенял этот поучительный пример. Но не случалось рейса, чтобы офицеры не обнаруживали матросов, тайком скалывающих лёд в трюме. Когда три года назад Мозес пришёл к нему с «проэктом», когда предложил заменить механическими людьми живых, веским аргументом стал такой: томми не курят и курить не научатся.
