Тогда прозревший народ аннулировал замки и таблички. Лес и озеро снова стали ничьи. Споровцы радостно отметили свое освобождение от оков капиталистической экономики: пели хором матерные песни, плясали прямо в церкви, перед иконами, заставляя батюшку махать кадилом в такт, дурака Соломона Королицего выпустили из погреба, а итальянца объявили гегемоном и вернули ему баян.
Потом оказалось, что прежние увлечения и разногласия жителей деревни Спорово были детскими играми по сравнению с новой бедой. На смену отвергнутому и разрушенному в ходе пролетарской революции промысловому капитализму пришел гораздо более хитрый и коварный финансовый капитализм, густо замешанный на самом беспардонном коллаборационизме. И проводником нового порядка стал бывший бухгалтер артели «Сполохи Коммунизма» Федька Овинов.
В самом начале войны Федька скрысил артельную кассу. Он как раз должен был отвезти деньги в Березовский райкоопсоюз. И даже приехал в райцентр, где остановился у своего кума. Но как услышал канонаду и бомбежки, так деньги сдавать передумал. Вернулся в Спорово с кассой, хотя артельщикам сказал, что все сдал. И вот он сидел на сумке с мятыми рублями и трешками и поначалу не знал, что с этим богатством будет делать. Думал, скорее всего, новые власти и деньги советские отменят. А вдруг нет?
Вскоре после установления оккупационного режима Федька узнал от своего березовского кума, что, как это ни удивительно, немцы советские рубли не отменяют, а признают в качестве законного платежного средства. И даже конвертируют в собственную валюту. Вернее, в специальную валюту, установленную для оккупированных территорий.
Такой валютой для всех завоеванных земель стала «оккупационная марка». Правильно она называлась: Reihkreditkassenscheine, билет имперской кредитной кассы, сокращенно RKKS. Один RKKS равнялся (теоретически) одной рейхсмарке, то есть настоящей немецкой марке. Обменный курс был установлен в соотношении один RKKS за десять советских рублей. Это был грабительский курс, так как покупательная способность одной немецкой марки до начала войны соответствовала покупательной способности двух советских рублей. То есть курс оккупационной марки был завышен минимум в пять раз.
В этом и была причина такой странной лояльности немецких властей к валюте захваченных территорий. Помимо прямых реквизиций и просто грабежей оккупанты осуществляли и «закупки» необходимого для армии провианта и прочего у местного населения. Ведь иногда купить легче, чем отобрать: продавец сам принесет к тебе свои надежно припрятанные запасы. А «специальный» курс валют гарантировал, что такая закупка по затратам не менее, а то и более эффективна, чем силовые реквизиционные операции.
Во внешней политике любого государства война, торговля и обмен валют всегда настолько тесно связаны, что порой бывает трудно понять, где заканчивается война и начинается торговля, а где игра на курсовой разнице превращается в открытый грабеж. Для капиталистического общества смысл и войны, и торговли, и обмена валют един — обогащение. Способ, который оно выбирает в каждом конкретном случае, зависит от соотношения сил и сравнения сопутствующих затрат и нормы прибыли.
Все это отлично знал бухгалтер артели «Сполохи Коммунизма» Федор Овинов, который, в отличие от споровских коммунистов, читал не только «Критику Готской программы», но и весь «Капитал» Карла Маркса. Книга в свое время вдохновила его, но не на разрушение власти капитала на земле, а на приобретение оного капитала в личную собственность.
В распоряжении Федьки уже находилась значительная сумма присвоенных им под шумок войны артельных денег. И Федька решил умножить капитал путем игры на курсах валюты. Для осуществления своей затеи Овинов прибег к финансированию торговых операций с захватчиками. Для чего ему пригодились бывшие кулацкие подпевалы, после революции итальянца оставшиеся ни с чем.
Федька ссужал торговцев рублями из ворованной кассы. Те закупали у споровских добытчиков рыбу, птицу, прочий продукт — за обычную кооперативно-заготовительную цену, к которой охотники и рыболовы привыкли за годы советской власти. Надо понимать, что цена эта, установленная советским государством, была заниженной. Далее торговцы сдавали товар интендантам немецких войск и получали оплату оккупационными марками. Цена в марках, установленная немцами, была также ниже рыночной. Но обменяв в тот же день в имперской кредитной кассе вырученные RKKS обратно на рубли по курсу один к десяти коммерсанты получали огромный барыш! Значительную часть прибыли забирал себе Овинов в виде процентов за пользование кредитом, причем по его требованию половину выручки торговцы должны были сдавать обратно свободно конвертируемой валютой — RKKS.
Валютный резерв очень пригодился финансовому предприятию вороватого бухгалтера, когда немецкие кредитные кассы перестали осуществлять обратный обмен RKKS на советские рубли. Тогда Федька смог наконец осуществить свою мечту и приступил к чистому, прямому, бестоварному извлечению дохода из денег. Его операции стали строиться не по классической формуле «Деньги — Товар — Деньги», а по совершенно постиндустриальной и постмодернистской схеме: «Деньги — Деньги — Деньги».
Через березовского кума Овинов менял в немецкой кассе рубли на марки по официальному курсу десять рублей за одну марку. А желающим совершить обратный обмен на рубли отдавал одну оккупационную марку за двадцать советских рублей. И снова отправлял рубли для обмена на марки, каждый раз удваивая свой капитал, за вычетом только разумных комиссионных кума.
Овинов отошел от финансирования торговли, но споровские купцы-компрадоры успели подняться на своей доле прибыли, а также скрысив часть выручки, положенной к сдаче, скрысившему кассу бухгалтеру. И занялись внешнеэкономической деятельностью. Они скупали у деревенских мужиков дары озера и леса и везли на продажу в оккупированные города Беларуси и даже в Польшу. А там покупали в торговых фирмах поляков и немцев европейский товар: папиросы, шоколад, галеты, одежду и обувь, граммофоны и прочее, импортировали эти предметы роскоши в Спорово и продавали втридорога споровским аборигенам.
Вместе с товаром проникали в Спорово и чуждые веяния. Вот уже и ходят мужики в австрийских ботинках вместо исконных лаптей. Читают оккупационные газеты и рекламные материалы о том, как хорошо остарбайтерам на работах в Германии, как чисто, тепло и уютно в трудовых лагерях. А из церкви-клуба граммофон орет немецкие походные марши.
Сами немцы в Спорово еще зайти не могли. Но, подчинив республику финансово и экономически, установили в ней свой марионеточный режим. Через посредство того же кума из Березова, который был женат на свояченице березовского волостного старшины, бургомистра, оккупационные власти передали своим пособникам ярлык на княжение в Спорово. А те избрали старостой Павлика Утина, который был Овинову помощник и товарищ еще Чубатову в его кулацких делах по разделу общей собственности.
Павлик решил занять сельсовет под свою управу, но его не пустил итальянец, который сидел там на правах гегемона и играл на баяне, куртуазно манерничая с женой Михи Лапотя, который тут же пил самогон и плакал от чувств.
Тогда Утин занял хату напротив сельсовета и повесил на ней флаг суверенной республики Спорово, который был шит из пяти лоскутов разного цвета, чтобы всех запутать. На самом деле Утин не был суверенным, а подчинялся березовскому бургомистру, которого назначили немцы.
