Единокровная сестра отца, чистая чеченка с русским именем Люся вышла замуж за аварца и уехала в Гудермес. Там и родился Марат. Вместе с сестрой, Маретой.
Еще одна моя тетя тоже вышла замуж за дагестанца, который увез невесту в далекий аул. Ее младшая дочь, моя бедная маленькая кузина, до шести лет молчала, наверное, не зная, какой ей выбрать язык, чтобы не обидеть родню по линии матери и многочисленную родню по линии отца. В Дагестане каждый аул населяет особое племя, которое говорит на своем языке. В шесть лет девочка, наконец, заговорила. Сразу на пяти языках — русском, чеченском и трех дагестанских.
После Марата и Мареты у тети Люси родился еще один мальчик, Тимур. Все трое, имея аварца отцом, считали себя чеченцами. Чеченская кровь сильнее. Их отец не имел ничего против. Его звали Аллауди, он был спокойным и интеллигентным инженером путей сообщения. Сколько его помню, он всегда говорил только по-русски.
У Аллауди была фонотека с полным собранием всех записей Владимира Высоцкого и библиотека, полная редких книг. Две или три из них я так и не вернул, взяв почитать до следующего приезда. Дядя Аллауди тактично молчал, хотя, уверен, помнил об этом.
Но как я мог вернуть такие книги? Одна иллюстрированная история всех знаменитых сражений в мировой истории чего стоила! К тому же, читая ее каждый день, я порядком истрепал роскошное издание и показывать аккуратному дяде, во что превратилась жемчужина его коллекции, я просто боялся.
Нельзя сказать, что мы с Маратом общались очень часто. Жили в разных населенных пунктах, да и у каждой семьи были свои заботы. Но мой отец, старший брат в большой семье Садулаевых, всегда старался сплотить родственные узы. Не реже, чем раз в месяц, папа усаживал нас в машину и вез в гости к тете Люсе.
А на одно лето пробил дефицитные путевки в пионерский лагерь под Сержень-Юртом для меня и двух кузенов, Марата и Рустама, жившего в Шали. Рустам в лагере затосковал и через неделю сбежал домой. А Марат пробыл со мной до конца смены.
Не обманывайтесь тем, что я использую прошедшее время. Просто я рассказываю о прошлом. Я не хочу накликать беду. Папа и сейчас старается сплотить всю нашу родню, а Рустам по-прежнему живет в Шали.
О, если бы все Садулаевы держались вместе, как того хотел мой папа, это был бы могущественный клан. Мы, со всеми нашими дядями, тетями, племянниками и племянницами, двоюродными братьями и сестрами, внуками и внучками, могли бы заселить небольшой поселок или стать значимой диаспорой в какой-нибудь столице.
Но мы разбросаны по лицу земли, как семена по асфальту.
Тогда, в лагере, наши кровати стояли рядом, мы болтали по ночам. Днем, после завтрака, мы вместе сбегали в горы, чтобы набрать белого сланца, из которого каждый лепил свою башню.
Конечно, я влюбился. Девочку звали Майя, наверное, она родилась в мае. Майя приехала в наш пионерлагерь из Белоруссии. Мы вместе читали стихи на торжественных линейках. Марат оказался первым и единственным, кого я посвятил в свою сердечную тайну.
Мой кузен сразу предложил действовать решительно, и сам вызвался уладить дело. После полдника он нашел Майю, отозвал ее в сторонку и сообщил, что она, Майя, очень нравится одному мальчику, который хочет с ней дружить.
Вечером мы встретились в корпусе своего отряда. Марат развел руками: «Ничего не получится, брат! Она сказала, что ей уже нравится другой мальчик. И больше ни с кем она дружить не будет».
Я упал духом и промямлил только: «И кто же этот счастливчик?..» И, несколько оживившись, добавил: «Давай набьем ему морду!»
«Давай!» — с готовностью ответил Марат.
«Как мы его найдем?» — поинтересовался я.
Марат нахмурил лоб и ответил: «Майя сказала, что он высокий, симпатичный и очень умный. Они вместе читают стихи на торжественных линейках. Вот только как его зовут, Майя не знает, потому что стесняется с ним заговорить».
Я схватился руками за живот и повалился на кровать, не в силах сдерживать смех.
«Ты чего?» — спросил Марат удивленно и даже несколько обиженно.
С трудом уняв смех, я ответил: «Можешь сказать Майе, что этого мальчика зовут Герман. И сходи как-нибудь на торжественную линейку, послушаешь, как мы с ней читаем стихи».
Марат всегда отлынивал от официальных мероприятий, под любыми предлогами. Чаще всего у него внезапно схватывало желудок. На настойчивые призывы вожатых посетить линейку он отвечал: а вдруг я прямо на линейке обкакаюсь? Это же будет позор для всего отряда… И его оставляли в покое.
Я уже не помню, как все закончилось с той девочкой. Наверное, мы танцевали пару раз на вечерних дискотеках. Для меня, воспитанного в целомудрии, это было уже много. Конечно, не было никаких поцелуев. Тем более разврата. Помню тетрадный листок, на котором она написала свой адрес в Белоруссии, перед тем как уехать. Но, похоже, мы так и не написали друг другу. О, многое в жизни прошло мимо. Нет, сколько жизней я не прожил. Одна из них — та, в которой я написал Майе письмо и получил ее ответ.
Та жизнь, которую мы прожили, оказалась странной, неправильной.
Пионерские лагеря стояли каскадом по реке Басс; там, в Сержень-Юрте, река еще чистая, прозрачная, горная, бегущая по камням. Ниже, на равнине, в Шали, размывая глинистые почвы, река становится грязно-желтой. Наш лагерь назывался «Смена». Были еще «Светлячок», «Зарница», какие-то еще, уже не помню.
После первой чеченской в пионерских лагерях устроили свои базы боевики. Здесь они обучались стрельбе их всех видов оружия, навыкам диверсионной деятельности. Днем и ночью со стороны Сержень-Юрта слышался треск автоматов и уханье минометов.
Во вторую чеченскую лагеря утюжили с воздуха и земли, потом брали перепаханные горы штурмом.
Недавно, устраиваясь на новую работу, я заполнял анкету. Я долго ждал интервьюера. Было скучно, и я развлекал себя сам как мог. В графе «Дополнительное образование» написал: «Прошел обучение в лагере диверсантов под Сержень-Юртом». Ведь я был там, действительно был. Просто в другое время…
После того лета в лагере мы с Маратом уже не были так близки. Встречи наши были редки, времени на общение было мало. Последний год учебы я усиленно готовился к поступлению в университет. И я поступил, в 1989 году я поступил на юридический факультет в Ленинграде.
Марат тоже поступил, в Грозненский нефтяной институт, годом позже.
Мы где-то учились, у нас были планы на жизнь. Никто не думал о том, что все будет совсем по-другому. У нас были планы на земную жизнь, но сверх этого у нас были еще и иные чаяния.
Сейчас я начну брюзжать. Наверное, потому, что я очень старый. Возраст не всегда измеряется календарным временем. Я очень старый, а старики всегда брюзжат, они сетуют на то, что новое поколение — совсем другие люди.
«Да, были люди в наше время, не то, что нынешнее племя…»
Но ведь это действительно так.
