– Речь уже давно не о суверенитете. Я сам вижу, что мы оказались не готовы строить собственное государство. Речь не о каком-то мутном праве нации на самоопределение. Речь о праве на жизнь. О моем, твоем, моих соседей – праве жить. Рождаться, жениться, плодиться, умирать собственной смертью. Речь о праве на жизнь. Праве жить, просто – жить. За нами не признают этого права. Нас бомбили и будут бомбить. Убивали и будут убивать, когда им вздумается. Поэтому мы не можем сложить оружие. Когда тебя прижимает к стенке вооруженный грабитель, последнее, что ты должен сделать, – это сложить оружие и отказаться от права на сопротивление. С того момента, как ты сдашься, ты больше не сможешь вести переговоры, ты не сможешь требовать для себя гарантий безопасности. Думаете, с вами стал бы кто-то разговаривать, если бы не было парней с оружием, которые готовы драться до смерти? Вы можете ставить условия, требовать прекращения бомбардировок и «зачисток» только пока есть они, парни на линии фронта, с оружием в руках. Если их не будет, вас никто не станет слушать, не будет никаких гарантий и условий – просто придут и сделают все, что захотят. Волк жив, пока скалит зубы. Чеченский народ жив, пока у него есть эти зубы, – те самые парни с оружием, которых вы призываете сдаться на милость охотнику за волчьими шкурами.
– Ты еще веришь в возможность говорить с Россией с позиции силы? У вас нет никакой силы. Если войска встретят сопротивление, они сотрут село с лица земли. Женщины, дети, старики – все пострадают. Ты о них не думаешь? – сказал высокий.
Лысоватый добавил:
– Товарищ, ты, похоже, думаешь, что мы приехали сюда в надежде расхватать теплые местечки во власти. Но это не так. Мне, например, не нужна власть. У меня болит сердце за народ. И это честно. Я хочу спасти наших людей. Я мог бы спокойно жить у себя в Москве, но меня попросили помочь, и вот я приехал. Мы приехали, чтобы помочь своему народу, спасти людей от большой беды. Но мы не справимся одни. Нам самим нужна помощь, помощь таких разумных людей, как ты. Ведь от нас, если мы будем все вместе, тоже многое зависит.
– Я не верю в наши силы. И я не против вашей миссии, если она поможет спасти мирных жителей. Дала аттъо боил шун, пусть по милости Всевышнего у вас все легко получится. Но я не готов вручать свою жизнь в чужие руки. И я не могу просить своих ребят делать то, во что я сам не верю. Если от меня хоть что-то будет зависеть, мы не станем оборонять Шали. Не будем превращать его в крепость и в место боя. Но мы не будем сдавать оружие и надеяться на милость врага. Мы будем скалить зубы. Мы сами будем этими зубами, с которых течет кровавая пена. Мы нужны такими, и вам мы нужны – такими. Если вы искренне хотите заставить Россию прекратить убийства – это поможет и вам. Мы будем следовать своей судьбе. И пусть будет, что будет. На все воля Всевышнего Аллаха!
– На все воля Аллаха, – эхом повторили мои гости, печально качая головами.
Когда они ушли, я долго не мог успокоиться. Не находил себе места, ходил из комнаты в комнату. Я понимал, что вспылил, может, наговорил лишнего. Ведь они, похоже, действительно хотят, как лучше… Но, размышляя об этом снова и снова, я понимал, что и сам я был искренен, я был по-своему прав и повторись эта встреча – сказал бы все то же самое, слово в слово.
И все же меня не покидало чувство, что произошло что-то ужасное и непоправимое.
Вся полнота власти по законам военного времени была сосредоточена в Государственном комитете обороны – ГКО. Главой ГКО стал президент Масхадов. Только он теперь назывался – «амир», на арабский манер. Все начальники и командиры должны были теперь называться амирами. Вроде бы забыты все трения и противоречия внутри Ичкерии, все объединились перед лицом общего врага: и Масхадов, и Басаев, и Хаттаб, и все остальные. И действуют под единым руководством и по общему плану.
По крайней мере, такое впечатление власть Ичкерии пыталась создать у собственного населения, у российской армии, у зарубежных наблюдателей и у себя самой. И будет продолжать гнуть эту линию в пропаганде и после полного разгрома и перехода в подполье.
Вот только никакого плана не было вообще. У Государственного комитета обороны не было никакого плана обороны. Никакого реального плана боевых действий. Инициатива прочно находилась в руках российской стороны, чеченские вооруженные силы оказались способны только на локальные акции.
Когда был жив Джохар Дудаев, его начальник штаба, полковник Аслан Масхадов, чертил на картах планы боевых операций один фантастичнее другого. На этот раз у Масхадова не было даже таких фантастических планов. И не было начальника штаба, достаточно сумасшедшего, чтобы разрабатывать их.
И единое руководство было условностью. И объединение с оппозицией.
Хотя некоторое объединение с оппозицией состоялось. Только это не оппозиция склонилась перед законным президентом, а президент присоединился к ней, выступив против своих вчерашних сторонников.
Союзники Масхадова в борьбе с ваххабизмом и тотальным шариатом по-арабски, братья Ямадаевы и муфтий Чечни Ахмат Кадыров перешли на сторону России. В доказательство своей лояльности они открыли российским войскам ворота Гудермеса. Отряд Ямадаева отныне воевал против сепаратистов, на стороне федеральных сил.
Сдача Шали происходила так же, как множества других населенных пунктов. Мы оставляли Шали без боя.
Директива ГКО, которую привез посланник Масхадова, была больше похожа на пропагандистский листок, чем на часть плана боевой операции. Что-то про «ни пяди родной земли», про «гореть под ногами захватчиков», народную войну и яростный отпор. При этом боеспособные части: национальная гвардия, курсанты Хаттаба и прочие – в яростном отпоре принимать участия не собирались. Гореть под ногами захватчиков мы должны были своими силами. Преградить путь на Шали группировке федеральных войск должны были резервисты с милиционерами, отряд самообороны и прочее ополчение. Шушера, одним словом.
При этом от генерала Трошева у нас было недвусмысленное уведомление: или сдача Шали без боя, или пеняйте на себя. Ковровые бомбардировки, артиллерийский и минометный обстрел, а затем безжалостный штурм с тотальной «зачисткой». Мало не покажется. Почти со всеми главными шалинскими чиновниками переговорили чечено-российские эмиссары. Все были в курсе.
Глава муниципалитета, а с ним и префект, и главный полицай и все вообще районное начальство собрались вместе в префектуре. Я, как командир резервистов, снова стал начальником. И тоже принимал участие в совещании. Были и другие силовики. Лечи не было. Профессор покинул Шали, он был где-то с Арсаевым.
Мы выслушали директиву ГКО, которую зачитал префект. Все молчали. Каждый боялся – и каждый боялся еще и того, что будет выглядеть трусом.
Я ничего не боялся. Поэтому сказал:
– Надо отступать. Мы, все вооруженные формирования, должны покинуть Шали.
И тут взвился какой-то юноша в зеленом берете. Не шалинец, я и не знал его. Из каких-нибудь служб безопасности или личной охраны префекта.
