Лечи, конечно, не мог не съязвить:
– Если курицу назвать орлом, она все равно не сможет летать.
Эту сомнительного свойства шутку он только при мне повторил несколько раз. И слышал ее не только я.
Как назло, примерно в это время Масхадова стали в официальной прессе все чаще называть не президентом, а «имамом», духовным вождем народа. Так что шутка дяди звучала двусмысленно.
А тут еще 1 мая вышел новый указ президента. Масхадов лепил указы как пирожки, подменяя своим нормотворчеством законодательную деятельность парламента. Но первомайский указ был вообще что-то особенное. Указ за № 128 предписывал провести аттестацию – новую «чистку» – в судебных и правоохранительных органах. На этот раз на предмет наличия сотрудников с «криминальным прошлым». Отныне граждане, имеющие судимость, не могли быть приняты на работу в судебные и правоохранительные органы, а работающие подлежали увольнению.
Было очевидно, что указ подсунул президенту Атгериев, который уже выступал с заявлениями о недопустимости вхождения во власть уголовников, а также просто непрофессионалов. По его мнению, в судебных и правоохранительных органах должны работать квалифицированные юристы, а не доблестные участники сопротивления с образованием в три класса церковно-приходской школы или медресе.
Вроде бы все правильно. Благие намерения, как всегда.
Только вычистили под эту сурдинку моего дядю, Лечи. Формально – на основании его судимостей. Которые, конечно, никогда не были ни для кого секретом. И дядя, пересидевший столько «чисток», был уволен по формальному и несуразному поводу – понятно же, что он давно не уголовник. И столько сил отдал, кровь пролил, борясь с преступностью! Это было несправедливо!
На самом деле, я был в этом уверен, дяде припомнили все его демонстрации нелояльности и свободы, его собственное мнение по всем вопросам. И критику шариата с «африканскими законами». И особую позицию по еврейскому вопросу. И анекдот про курицу и орла. Анекдот, может, стал последней каплей.
Унаследовав светлые стороны социализма, Чеченская Республика получила и генетические болезни СССР, такие как обидный герпес преследования за анекдоты.
Что касается квалификации, то совершенно объективно говоря, Лечи был очень квалифицирован в юриспруденции, хоть и не оканчивал юрфака. Он изучал право в местах лишения свободы – была у зеков такая мода. И если учесть, сколько лет он сидел, то окончил он не только университет, но и аспирантуру. И вполне мог защищать кандидатскую диссертацию.
Лечи знал практически наизусть УК и УПК РСФСР, воспроизводил близко к тексту многие постатейные материалы. Был хорошо осведомлен в криминалистике, а криминологию мог бы даже преподавать. Психология преступного поведения, принципы организации и функционирования преступных сообществ были ему известны лучше, чем кабинетным профессорам.
Все это я искренне выпалил дяде вечером того дня, когда стало известно о его отставке. Лечи выставил несколько бутылок водки, собрались самые близкие друзья-коллеги; всю ночь мы провожали босса, сидя в его кабинете, во Дворце пионеров. Пили и буянили, не страшась доносов в шариатские суды. Мы все хвалили и превозносили Лечи, особенно я. Под утро я называл дядю уже не иначе как «Профессор». Так же его стали звать и все остальные.
И это дядю особенно растрогало. Он признался:
– Товарищи мои! Вот я сколько чалился, а приличного имени мне не нашли, ни в крытке, ни на зоне. Звали по имени, по фамилии или просто – чечен. А вы – Профессор! Это очень хорошее имя, достойное! Прямо под коронацию!
С тех пор это второе имя закрепилось за Лечи. И во время боевых действий его знали уже так: полевой командир Профессор, позывной – «Сокол».
На следующий день меня ждала предсказуемая новость. Я должен был занять место Профессора. Как заместитель с приставкой и.о. – исполняющий обязанности. Начальника. Но начальника чего?
Республиканское ведомство переименовали. Не было больше МШГБ, не могло быть и РОШГБ – районного отделения шариатской государственной безопасности. Районное подразделение в структуре МВД должно было называться как-нибудь вроде РОВД или РУВД. Но это было бы совсем как в России. А нашим ичкерийцам хотелось выпендриться. Вот и назвали мою контору – Шалинское управление полиции.
Мне это сразу не понравилось. Что же я теперь, полицай?
Я сидел в кабинете Лечи – теперь уже в своем кабинете, хоть и ненадолго, как окажется, – и делился своими переживаниями с Мусой Идиговым. Он хоть и шариатчик, и дурень смешной, но вроде в стукачестве не был замечен.
– Полиция, милиция – какая разница? Полиция – даже красивее. Как в американских фильмах, – говорил Муса.
– Эх ты, Муса! А еще мусульманин! Ты же знаешь, Америка – главный враг ислама!
– Да, – вздохнул Идигов, – но фильмы хорошие! И в чем все-таки разница?
– Понимаешь, милиция – это как бы народное ополчение, это когда народ сам вооружается, чтобы охранять порядок. А полицейских вооружает государство, чтобы охранять государственный порядок и саму власть, в том числе от народа. Такая историческая разница. Понятно, что и в СССР милиции давно не было, была полиция. И в России, и у нас тоже. Но все равно, слова – они имеют свою силу, за ними традиция.
В моей речи была пара не очень понятных Мусе слов, но суть он понял и со мной согласился:
– Да, милиция лучше. При настоящем шариате будет не полиция, а милиция! Только настоящая народная милиция, а не как у русских.
Часть II
Я хотел рассказать вам только об одном событии. Хотел рассказать о том, как мы оставили Шали без боя – я начал свою повесть с этого – и как потом вошли в него. И что случилось из-за этого после. И почему все именно так произошло.
Ведь я маленький человек. Я не был генералом, не был политиком, даже рядом с ними оказывался редко. Я жил в своем маленьком городе, на самом деле селе, в Шали. Я видел только то, что происходило в Шали, – и то не все видел, конечно. Я знаю только этот, шалинский рейд. И горе, обрушившееся на мой маленький город, – нет, это все же село, несмотря на переименования.
И еще я хотел понять, как случилось, что все это произошло со мной. Кто я был до этого и что осталось от меня после. Ведь я просто человек, один из многих.
И я не думал, не замышлял объяснить все. Ведь я не мог увидеть год 1999-й с высоты птичьего полета – я не был птицей, я был там, внизу.
Если бы я был птицей, ласточкой!
Если бы я мог улететь…
Но я хотел понять: почему? И увидел, что нет ответа в моей жизни, в моей судьбе. И даже в судьбе моего села – нет ответа. Если и есть ответы, то поиск их уводит к судьбам всей Чечни и дальше, к судьбе Империи, СССР.
Ведь все это случилось не потому, что я в детстве не слушался маму или плохо учился в школе. Я слушался маму. И в школе учился хорошо. Я не виноват!
