Но гражданская война – это было кошмаром Масхадова. Он избегал этого как мог. И вроде бы президент договорился с Басаевым. Почти все обвинения сняли. Как оказалось позже, ни о чем он не договорился. Он просто уступил.
3 февраля 1999 года Масхадов своим указом приостановит деятельность парламента и введет шариатское правление. Кто бы еще знал, что это такое?
Масхадов объяснял, что главное – единство. Гражданская война – это то, о чем мечтают наши враги. Чеченцы не способны сплотиться вокруг светской власти. Единственное, чему они подчинятся, – это вера, ислам.
Так он думал.
Это было его ошибкой. Так я считаю. Он лишил Чечню шанса. Борьбу за независимость светской, цивилизованной республики поддержало бы все мировое сообщество. Но никто не стал бы терпеть в подбрюшье Европы анклава исламских экстремистов. Мы были обречены.
Годы спустя, сейчас никто не винит покойного президента за то, что он сделал. Его обвиняют только в том, что он бездействовал, когда должен был проявить решимость. Ему было на кого опереться. Мы стали бы его опорой. Но он хотел избежать крови. Он добился только еще большей крови очень скоро. И гражданская война началась. Вторая чеченская война в считаные месяцы превратилась из войны за независимость в гражданскую войну.
Тогда все это было еще впереди.
После провозглашения суверенитета в Шали стали вспоминать, а может, придумывать, что святые шейхи говорили еще при царе: в конце века будет война, и город Грозный разрушат до основания. А Шали уцелеет, война не тронет Шали.
Если такое предсказание и было, то провидцы ошиблись. В 1995 году фугас взорвался на шалинском рынке. С этого все началось. Вторая война готовила для Шали еще больше бомб, снарядов и мин.
Лечи позвал меня в свой кабинет. Я зашел, поздоровался и встал у стола.
– Садись, разговор есть.
Я присел на деревянный стул и положил «Стечкина» в кобуре на колени.
– Как у тебя в плане идеологической подготовки?
Я вопросительно поднял брови.
– Неважно. Марксистско-ленинскую философию еле сдал в университете на тройку. А почему ты спрашиваешь?
Дядя не ответил на мой вопрос. Он покачал головой.
– Теперь у нас другие университеты. Марксизм-ленинизм не канает. У нас государственная идеология – ислам, учение пророка Мухаммада, мир Ему и благословение Всевышнего.
Я все понял.
– Лечи, я не то чтобы совсем атеист. Скорее, я верю, что есть Всевышний и все такое. Но ни к какой конфессии не принадлежу. Я считаю, что…
Лечи оборвал меня.
– Ты обрезан?
Я повертел головой отрицательно.
– Пост на Уразу держишь? Для виду хотя бы?
Я вздохнул.
– И намаз, конечно, не делаешь. Все понятно.
– Но…
– Ты должен принять ислам. Никаких «но». Иначе у меня будут проблемы. Эти шайтаны донесут наверх, что у меня работает кафир. Всем будет только хуже.
Шайтанами мы называли бородатых поборников шариата. Кафирами шайтаны называли неверующих.
Я понял, что дело практическое и вступать в теологический диспут дядя не намерен.
– Сделаем все тихо. Я позвоню паре людей – мулле и хирургу. Тебя укоротят, где надо, и научат молитвам. Если шайтаны сделают предъяву, расстегнешь ширинку и покажешь им свой мусульманский агрегат. Пусть отсосут, суки басаевские.
– Когда, Лечи?
– Да прямо сейчас. Мой водитель тебя отвезет, а я пока договорюсь. Это в Герменчуке. Не доверяю нашим шалинским собакам.
– Я… я хотел бы морально подготовиться.
– В машине морально подготовишься. Можешь даже расстегнуть свои штаны и полюбоваться на свой необрезанный в последний раз. Запомни его таким.
Дядя хохотнул.
У меня не было выбора.
В машине я прокручивал в голове аргументы против решения Лечи, которые я не решился высказать ему вслух.
Мне не обязательно формально принимать ислам, так как согласно Сунне Пророка и Хадисам, если хотя бы один родитель по рождению является мусульманином, его дети также считаются мусульманами! А мой отец по рождению мусульманин, и весь наш род входит в вирд Сесин-Хъаж тариката Накшбандия!
Даже если мне следует принять ислам, из-за того что я жил жизнью неверного столько лет, то обрезание делать вовсе не обязательно! Обрезание для мусульманина является желательным, но не обязательным! Тем более я уже взрослый и эта процедура может быть для меня болезненной и вредной!..
Дорога из центра Шали до ближайшего села в сторону Грозного, Герменчука, заняла не больше двадцати минут, но, когда мы подъехали, меня уже ждали.
Врач провел меня в комнату своего большого кирпичного дома, превращенную в операционную, и усадил в странной формы кресло. Наверное, гинекологическое.
– Разве не наоборот? Разве я не должен сначала произнести шахаду и только потом – обрезание?
– Да ты у нас ученый, алим! Ничего, порядок не важен. Тем более ты уже мусульманин по рождению. Это все только формальности.
Пока он готовил инструменты, я смотрел, как завороженный, на его руки. Я боялся, меня даже начало мутить. Врач заметил это и издевательски сказал:
– Что же ты, боец? Как ты собираешься воевать? Когда начнут стрелять, может не только кусок лишней кожи с члена, может голову с плеч оторвать!
Я понял тогда, что не верю всерьез в будущую войну. Мы часто говорили о ней как о решенном деле, подбадривали друг друга, но мне казалось, что это просто так. Не будут люди воевать, уже один раз попробовали, кто станет второй раз наступать на те же грабли?! Ведь все закончилось миром. И если что, им там, наверху, хватит ума, чтобы снова договориться. Они же не идиоты…
Врач подошел ко мне со скальпелем в руке, улыбаясь.
– Ну что, может, тебе сделать анестезию?
– Не надо.
– Правильно. Мужчина должен терпеть боль. Брал в руки свежую крапиву на спор? Это будет не больнее.
Врач сделал серьезное лицо и продолжил:
– Думай о том, что твоя плоть приносится в жертву Всевышнему.
– Зачем Всевышнему кусок моей письки? – не удержался я.
Врач посмотрел на меня неодобрительно и ничего не сказал в ответ. Он пробормотал молитву, оттянул крайнюю плоть пинцетом и ловко полоснул по ней скальпелем.
Я увидел свою кровь и отключился.
Когда я очнулся, рана была обработана и забинтована. В кабинете уже сидел мулла.
– Повторяй за мной.
И он произнес шахаду.
Ашхаду алля иляхаилляЛлах ва ашхаду анна Мухаммадан расулюЛлах
