Глаза Ани начали предательски закрываться, по телу блуждало приятное тепло, Сон Снович мягким котом Баюном мурлыкал в уши, терся теплой мягкой шерсткой, гладил длинным пушистым хвостом, разливался по всему телу, наполняя его сладкой истомой, беря в полон.
– Ты пойми меня правильно, милая, – продолжил Захарыч низким, ласковым голосом Трепетовича, – Рай – статичен, ад – динамичен. Рай – гарантированное, стабильное счастье, как будто вечно под кайфом. И кайф этот обрыднуть не могет, приесться не может.
Аня попыталась открыть глаза, но куда там. Чьи-то теплые властные руки обняли ее, укладывая на мягкий песок. В голове слышались близкие раскаты волн, где-то все дальше и дальше звучали слова Захарыча, постепенно сливающиеся с плеском воды и равномерным шорохом шагов. Наверное, с берега явился кто-то из провожатых и забрал клиентку с ребенком, а Захарыч… Захарыч, пожалуй, отправился в фирму отметить путевку и выяснить, нет ли новых пассажиров.
Она попыталась подняться на локтях и не смогла.
– …Организм или что там… душа, подсаженная на рай, ощущает блаженство постоянно. А оттого, что блаженство это разнообразно, то вроде и не так скучно, – продолжал ворковать над ней Трепетович, заботливо заворачивая Аню в теплое прозрачное одеяло, пеленая в свежий саван, готовя к новой жизни или новым похоронам…
– …Ад же… во-первых, если воспринимать ад, как место, где черти наказывают грешников – стало быть, черти выполняют социально-значимую функцию.
Служат мировому порядку, находясь на своем, общественно полезном и нужном месте.
Но если ад – место наказаний, а черти – служащие в нем, как служат в тюрьме тюремщики, следовательно, и ад, и его обитатели находятся на службе у Бога и высших сил.
Они часть мироустройства и миропорядка.
По правую руку агнцы, по левую козлищи.
– Агнцы, козлищи… – Аня с трудом ворочала языком, но Трепетович запечатал ей уста поцелуем, его губы были сухи и теплы одновременно. Век бы она целовала эти губы, век бы длился поцелуй…
– Сверху – рай – место поощрений, снизу – ад – место наказаний. Посередине, на распутье, как на распятье, – человек.
Аня попыталась отстраниться, но вместо этого потянулась всем телом к целующему ее мужчине, сладко постанывая под его тяжестью.
– Если ад или, скажем, царство мертвых – необходимый элемент миропорядка, то и Сатана, Чернобог, Трепетович – законный представитель власти.
– Трепетович! – Аня выгнулась навстречу ласкам, стремясь к чему-то страшному и одновременно сказочно прекрасному.
– Белбог, Чернобог – так испокон веков было. День и ночь – сутки, отсюда плевать в сторону чернобоговой свиты и ада – глупо и недальновидно. Говорят же – от тюрьмы да от сумы не зарекайся или не плюй в колодец. Последнее – в самую точку. Потому что, кому напиться приспичит – это одно, а кому-то через этот колодец, как сквозь кроличью нору, новый мир открывать, новый дом заселять.
А в своем доме не гадят!
– Так я и не гажу, не плюю, я как раз наоборот… – она потянулась, снова срывая поцелуй с губ Чернобога. – Я любить хочу, понимаешь, любить!!!
– Где-то там, в другом мире, Бог и любовь – суть одно и то же. Где-то там, но не в Мире Живых и, тем более, не в Мире Мертвых. Там, где нас нет.
Любовь живых – суть страсть. А страсть ближе адскому пламени, нежели раю. Влюбленные в дантовом аду несутся по ледяной реке, держась за руки.
Любовь распределяется неравномерно – кому-то с избытком, кому-то, может, и вовсе ничего не достанется.
Анина голова металась по песку, сделавшемуся вдруг горячим, волосы разметались, она согнула ноги, послушно позволяя Чернобогу расстегнуть молнию на ее джинсах, проникая пальцами в самое сокровенное. И тут же тело ее яростно выгнулось, губы исторгли стон.
– А сколько людей умирает любя, не долюбив…
– Нет! – Аня ощутила, как другая рука Трепетовича проникла ей под джемпер и теперь зажала сосок.
– Любовь, похожая на волшебные зерна, прорастающие в аду, чтобы подняться из глубин его мировым деревом, чьи корни останутся в преисподней, а крона обречена зацвести в раю.
Любовь сохраненная, скопленная в аду переполняет чашу и скоро разрушит ее, сметет врата ада, выпустив на волю заключенную богиню.
– Богиню? – изнемогая от наслаждения, Анна обняла Чернобога ногами, стремясь слиться с ним.
– Богиню по имени Любовь! Клянусь водами Стикса
[7]
! Не будет больше ни рая, ни ада, ни мира живых, ни миров мертвых, дети встретятся с далекими предками, соединенные великой силой любви. И все, кто недолюбил, недосиял, обретут это право уже навечно!
– А что будут делать люди, вырвавшись из ада? Получив свободу?
– Жить!
– Анна? Это вы? – кто-то с силой потряс ее за плечо. Резкий свет прямо в лицо.
Немало удивленная Аня села на песок, ее губы все еще помнили поцелуи Трепетовича, тело все еще ощущало его тяжесть, но того нигде не было.
– Это вы, Константин Захарыч? А Трепетович?
– А я почем знаю, начальство мне не докладывается. А что?
– Да так. А вы здесь? – Аня приняла поданную ей руку и поднялась.
– Я на службе, а то как же? А ты что же здесь делаешь ночью-то? Совершенно одна?
– Я?.. Вот… – она пошарила в кармане и наугад протянула Константину Захаровичу выданный ей в «Нави» листок.
Не выпуская весла, Захарыч направил луч фонаря на путевку и бегло пробежал ее глазами.
– Что же, съездим. Только мне сперва нужно в контору забежать, отметиться, что задание принял. Да и подтверждение получить, что тебя там ждут. А то зазря прокатимся, а «Навь», ясное дело, денег обратно не возвернет. Обидно. Ну, ты со мной пойдешь или здесь ждать останешься?
