Надя, проснувшись, рывком села на своей раскладушке и некоторое время сидела неподвижно, глядя в темное окно. За окном, высоко в ночном небе, вспыхивая красными габаритными огоньками, летел самолет. Одним из таких самолетов завтра увезут Ванечку.
Надя решительно встала, оделась. С сумочкой-рюкзачком за спиной тихо прокралась по темному коридору к кабинету директрисы, пошарила рукой на верхней планке дверного проема и нашла ключ. Открыла запертую дверь, на цыпочках вошла в кабинет директрисы, на стеллаже с документами детей нашла папку с наклейкой «ИГНАТЬЕВ И.Н.» и спрятала ее в свою сумочку-рюкзачок…
А еще двадцать минут спустя, прижав к груди спящего Ванечку, уже нервно ходила по пустой и темной платформе станции Раменки.
В темноте возникли какие-то фигуры, это навстречу Наде шли армейский патруль и милиционер — тот самый капитан, который вместе с баркашовцами проверял документы в электричке.
Они приближались к Наде, и сердце у нее остановилось от страха.
Но они, слава Богу, прошли мимо, и тут, на Надино счастье, вдали показалась электричка, с гудком и грохотом накатила к платформе.
Надя, оглянувшись на капитана и патруль, шагнула в вагон.
Капитан и патруль оглянулись на нее, капитан даже повернулся и шагнул в ее сторону, но…
Двери вагона закрылись, электричка тронулась, и вагоны с грохотом пронеслись мимо капитана, унося Надю и Ванечку.
— А никого нет! Экзамены кончились, все разъехались! — сказал комендант вгиковской общаги — небритый спросонок, в галифе и полотняной нижней рубахе.
— Но я тут живу, — сказала Надя, стоя в двери общежития с Ваней на руках. — В 506-й комнате. Вы меня помните?
— Не имеет значения. У меня ремонт. Смотри…
Действительно, фасад общежития был в строительных лесах, а в вестибюле общежития лежала гора мешков с цементом, линолеумом и прочим стройматериалом.
— Август, — сказал комендант. — Я за месяц должен починить все, что вы тут весь год громите.
— Ну пожалуйста! — слезно сказала Надя. — Хоть на несколько дней! Я вас очень прошу!
— А ты не проси. Без толку! — И комендант стал закрывать дверь.
Но Надя в отчаянии вставила ногу в дверной проем.
— Нет! Я буду кричать!
— Сломаю ногу! — предупредил комендант, нажимая дверь.
— Буду кричать!
— Как давала — не кричала, и рожала — не пищала, — усмехнулся комендант. — Иди отсюда, блядища!
Вытолкнул Надю и закрыл дверь.
— Изверг! Козел! — крикнула Надя в закрытую дверь. И сказала проснувшемуся на ее руках Ване: — Извини, Ванечка…
Стоял прекрасный августовский день — солнечный и не очень жаркий.
Надя с Ванечкой на руках шла по улицам навстречу потоку прохожих, враз обнищавших и обокраденных дефолтом, озлобленных и растерянных.
В пустом и гулком от пустоты вестибюле ВГИКа старушка вахтерша, читая «АиФ», подняла очки:
— А усё, никого нэма, экзамены закончылысь. Прыходь у тому роки…
Надя с пустыми глазами и с Ваней на руках шла по Москве сама не зная куда.
Всюду стояли густые очереди — у обменников, у магазинов. Люди раскупали и тащили по улицам все, что еще можно было купить на рубли, — продукты, телевизоры, газовые баллоны. У подземных переходов пенсионеры рылись в мусорных ящиках. Возле булочной стояла старушка с пустыми, обращенными внутрь себя глазами и картонкой в руках, на картонке было написано: «ДЕНЕГ НЕ ПРОШУ, ПРОШУ ХЛЕБА!» Старушка шептала: «Подайте ради Христа…», но все безучастно проходили мимо…
Надя с Ванечкой на руках шла по августовской Москве 1998 года. У нее тоже стали пустые и потерянные глаза.
Где-то вдали прогремел гром.
В какой-то подворотне у мусорного бака стоял бомж, одной рукой запрокинул над горлом пивную бутылку и жадно пил без остановки, аж булькал, а другой держал в расстегнутой ширинке свой член и мочился — одновременно…
Ванечка загляделся на эту картину, а Надя безучастно прошла мимо.
Снова громыхнул гром, и тут же на город обрушился ливень…
Надя, вся мокрая, остановилась у будки с надписью «СПРАВОЧНАЯ». Наклонившись к окошку, спросила:
— Джигарханян Армен Борисович. Домашний адрес, пожалуйста.
— Артист, что ли? — уточнила дежурная.
— Да, пожалуйста.
— Знаменитых адреса не даем.
— А Удовиченко? Лариса Ивановна…
— Ага! — усмехнулась дежурная. — Может, тебе еще Ельцина дать? Тоже артист!..
Мокрая, с ребенком на руках, Надя отошла от справочной и побрела по улице. Слезы на ее лице смешивались с дождем.
— Что же нам делать, Ванечка?
Ваня, тоже мокрый, пытливо смотрел на нее и молчал.
В каком-то переулке, у подъезда Дворца бракосочетания, возле двух белых лимузинов с кольцами на крыше и цветами на капотах веселые компании молодых людей прямо под дождем и под музыку из магнитофона открывали шампанское и шумно поздравляли две пары новобрачных — двух невест в свадебных платьях и их женихов.
Надя поравнялась с ними, один из женихов протянул ей десятку.
— Кому ты даешь? — сказала ему невеста. — Эта сука ребенка не жалеет, побирается под дождем!
— Да это у нее кукла! — сказала вторая. — Они тут все время крутятся, побирухи! Поехали, мальчики!
Надя, опустив голову, прошла мимо.
Свадебные лимузины, оглашая переулок музыкой и криками, прокатили по лужам, обдав ее водой от пояса до ног.
Мокрая и тощая бродячая собака увязалась за Надей, обогнала ее и оглянулась — не то ждала, не то приглашала следовать за ней. Пойдет вперед и остановится, ждет. Идя за собакой, Надя услышала какой-то ритмичный стук и вышла к Белому дому. Собака со всех ног припустила к Горбатому мосту, к шахтерам, которые, сидя под зонтами и пологами палаток, всё стучали касками по мокрому асфальту.
Собака подбежала к ним, и руководитель шахтеров, впуская ее в палатку, увидел Надю, бредущую под дождем с ребенком на руках. Выскочив из палатки, он накрыл ее своей курткой, потащил к палатке:
— Бегом! Ты с ума сошла?! Дитя застудишь! Ну-ка ныряй! Живо!
Надя покорно нырнула в палатку.
Здесь кружком сидели несколько шахтеров, смотрели портативный переносной телевизор. По телевизору шел анализ последних новостей.
— На европейских биржах российские евробонды подешевели наполовину, — говорил эксперт. — Это начало полного краха!..
— Все, киндык! — сказал кто-то из шахтеров. — Пора сворачивать забастовку!..
Руководитель пригляделся к Наде:
— Ох, да ты ж сама дите! — И шахтерам: — Ребята, быстро! «НЗ» и сухие полотенца! А сами — вышли! Живо! В другие палатки!
